Четвёртая Ипостась - Алексей Пислегин

Непостижим для убогого ума людского Триликий, но всё ж таки есть в Нём жалость к малым детям Своим. И смотрят всегда на род людской Три Лика Его, преисполненных мудростию. Так было, так есть, и так будет.

Вечная Книга

Солнце лениво клонилось к горизонту, залив кровью низкие серые тучи. Дорога к городу, вьющаяся среди низких холмов и редких ивовых рощиц, была пуста, насколько хватало взора – ни обозов, ни пеших путников, ни всадников. Роб только вздохнул про себя, поёрзал на табуретке. Зад затёк, но стоять хотелось ещё меньше, чем сидеть.

Сегодняшнее дежурство у городских ворот выдалось на редкость унылым. Да и – чего ещё ждать-то? Сезон не торговый, а по всем окрестностям уже бродят слухи о том, что в Тирине по ночам зверствует колдун. Кто в своём уме сейчас явится в город?

– А ты в «Жёнках» уже новую девку пользовал? – лениво спросил извечный напарник Роба – Том. Достал трубку: хорошую, резную, с длиннющим мундштуком из белоснежной кости. Том никогда не упускал случая похвастать ею.

– Не, даже не слыхал про такую, – отозвался Роб и, взглянув на товарища, тоже достал трубку – деревянную, почерневшую от старости. Заглянул в кисет, фыркнул. – Сыпани табачку, а? У меня там одна пыль осталась.

– У Рыжего берёшь? – недовольно поморщился Том, но табаком поделился. Роб только кивнул в ответ. – Ну так и не бери, дерьмо у него, а не табак.

Легко ему – не бери. Это Том – один, без бабы. Жалования стражника и на курево хорошее хватает, и на шлюх в борделе. У него-то жены и трёх пацанов нет. Зато – есть батя-гончар, и не из последних. Как тут без деньжат останешься?

А Роб – он деревенский. Статью здорово уродился, кулаками всегда был горазд помахать – да и сбежал от бати, подался в наёмники. Землю пахать не хотел, дурень. Правда, год всего отслужил. Успел, казалось бы, только отучиться: работать в строю, со щитом и копьём, ещё – с боевым топором и самострелом. А как в паре осад поучаствовал – такого дерьма нюхнул, что дальше служить не захотелось.

Вернулся домой – оказалось, вся семья от лихоманки померла, община землю переделила, а родительский дом сожгли – от греха подальше.

Можно было рогом упереться, землю отцову себе назад требовать. Да только, тут неизвестно, по совести бы община поступила, или забили бы его толпой да прикопали. Роб – он в учёбе среди новобранцев первый был, и пару мясорубок пережил, но одному на толпу, хоть и крестьянскую – это смешно.

А главное, не держало уже ничего в родной деревне. И внутри будто... надломилось.

Ушёл в город, да и ладно. Один раз сбежал от землепашества – так чего уж возвращаться? Пошёл в стражу, потом Марту свою встретил… Вроде, и как человек зажил, а вроде… Эх!

– Так что за девка-то? – спросил Роб. Сам-то он всё равно не пойдёт к «Жёнкам», вечно ни сил нет после службы, ни монеты свободной. Том это знает, вот и подначивает втихомолку. Только – а что делать-то? Колокол вечерню отобьёт, наверное, через полчаса-час, а до тех пор болтать всё равно не о чем. Обсудили всё, даже убийства последних дней – пусть и шёпотом. Особенно – про последнее, самое жуткое.

Так что – лучше о девке из борделя.

Том, неспешно забивая трубку, отозвался:

– Да с деревни с какой-то она, не помню. Мелкая ещё, правда, ни сисек, ни жопы. Но всё равно – мягонькая, складная. Ей, правда, кто-то всю спину ремнём исполосовал, но ничё: она зато узенькая – не то что остальные девки в «Жёнках», у каждой что корыто раздолбленное и спереди, и сзади. Хотя, скоро и она такая же будет.

Махнув рукой, Том замолчал – принялся раскуривать трубку. Роб пока только забивал – мелкий, Джек, опять орал полночи, выспаться не дал. А две ночи до этого Робу пришлось патрулировать город – из-за тех жутких убийств детей. Патрули не уберегли от новых смертей, зато у него теперь башка совсем не соображала, а пальцы двигались заторможено, деревянно.

Бордель, ага. До дома бы доползти, пожрать – и в постель. Какие тут девки, на жену бы сил хватило...

– Слава Триликому, служивые, – послышался вдруг тихий хрипловатый голос. Роб подскочил, как ужаленный, выронил из рук только-только забитую трубку. Схватил алебарду, прислонённую к городским воротам, но – зацепился древком за табуретку, потерял равновесие и повалился в дорожную пыль, чертыхаясь. Подумал на миг – сотник с проверкой. Он дюже не любит, когда стража на посту у ворот сидит, что за чурбачки, что за табуретки – три шкуры снимает.

– Кто?! Назовись?! – рявкнул Том испуганно. Ну, хоть Роб не один перепугался.

Встал на ноги, уставился на из ниоткуда появившегося незнакомца – и похолодел. Ясно теперь, как он к ним незамеченным, по открытой дороге прошёл. Этот – может.

Нет, внешность его была как раз почти обыкновенной – невысокий, но крепкий и широкоплечий, мужчина запросто мог бы быть землепашцем. Вон и ладони его: широкие, грубые, как у самого Роба. Из крестьян вышел, не иначе. Волосы – короткие, остриженные под горшок и совершенно седые – хоть по возрасту он вряд ли старше сорока. И лицо вроде бы простое, грубоватое и не запоминающееся, разве что гладко выбрито: ни усов, ни бороды. Только серые глаза – колючие, цепкие. Не злые, нет – но до головокружения опасные. Роб видел такие у иных ветеранов средь наёмников. Глаза хищника, которому что в сортир сходить, что кишки ближнему выпустить – одно и то же. Рутина, и всё тут.

Вот одежды незнакомца... Да, их ни с чем не спутаешь. Чёрная монашеская ряса до колен и серый шерстяной плащ с оранжевой бахромой – это главные знаки, кто перед тобой. А ещё – широкий ремень с висящей на нём массивной кожаной плетью. Говорят, умеючи такой можно стегануть так, что даже кровь не выступит. А можно – одним ударом плоть до кости порвать, а то и сломать позвоночник. Рядом с этой плетью даже булава с другой стороны ремня смотрелась не так серьёзно.

Роб краем глаза заметил, как побледнел Том: сообразил, кому приказалназваться. Оба стражника вытянулись,