Виталий Сертаков - Кузнец из преисподней

– Воды мне, паучье семя! – Старшая повитуха пинками разогнала помощниц. – Шевелитесь живо, не то всех отправлю на скотный двор!

Пока девки метались с тряпками и кипятком, повитуха вознесла короткую молитву. Двое суток она не смыкала глаз: не могла разродиться жена начальника железной дороги.

Супруг роженицы, благородный Папа Степан Наливка, кусая губы, носился по внешней галерее своего загородного дома. Начальника терзали дурные предчувствия. Из удаленных горных деревень ползли тревожные слухи. Мытники вернулись ни с чем, а иных побили, в реки побросали. Крестьяне утаивали зерно, били губернаторских людей, пользовались тем, что войска снял президент на южные рубежи. Шалили разбойники, ломали мосты, разбирали рельсы. Кто-то подговаривал народ к бунту, бродили темные личности по хуторам, нашептывали, что, мол, вовсе не президент Кузнец из Петербурга на поезде едет, а дьявол во плоти скоро прибудет на огненной колеснице. Шепотом болтали на уральских рынках, будто некоторые женщины в деревнях выносили вовсе не человеческих младенчиков. И что будто бы погибло несколько повитух, а кое-где – и целые села словно вырезали…

В городе ждали чего-то страшного.

На Малом круге у губернатора края тоже нехорошо болтали. Батраков в этом году ковбои нанять не могут, урожай собирать некому. По дорогам снова стали грабить караваны, желтые дикари с севера заявились, лет восемь о них уже не слыхали. Охотники из тайги зверя не могут выгнать, оскудел вдруг лес грибами и ягодой. Даже зайца худого изловить не могли, шубы шить не из кого стало, тишина на склонах гор повисла. Только пауки, да клещи ядовитые, да гнус.

А еще трепались, будто видели бабу отчаянную – ссыльную дочку старого Рубенса, того, что у президента в первых помощниках ходил. Про Арину Рубенс еще прежде много чудесных сказок рассказывали: и что отец от нее сам отказался; и что братья ее и сестры из столицы приезжали, уговаривали повиниться перед Кузнецом. Сказывали также, что, мол, детишек лечит, болячки заговаривает, по всему Уралу денежки собирает. Потому что ссыльная Арина Рубенс была из тех, кого кличут детьми Красной луны. В Ебург ей президент навсегда путь заказал, и не только ей, а всем бывшим заговорщикам. Да только прочие ссыльные, не угодившие режиму, сидели тихонько – все, кроме опальной дочери вице-президента Рубенса. Богатую колдунью видели на заросших лесом площадках Уралмаша, видели в кабаках, где собирались бывшие каторжане. Затевалось неладное…

Далеко разносится стук топоров да лязг механики вдоль дороги железной. Укрепляют насыпи, строят пакгаузы, склады, перроны. Как умеют, так и строят, – техников образованных не хватает. Были техники, так всех подчистую забрали на войну, когда зимнюю кампанию против Карамаз-паши вели. Нынче только и разговоров об эшелонах из Петербурга, ждали переселенцев, машины, семена, помощь всякую…

И вот – дождались бунтов. Кандальники отказались работать, хуторяне не везут на мельницы зерно, прячут скот, и городская чернь зашумела. Рубль стоил все меньше, бумажкам не верили, просили на рынках полновесное серебро. Кредитным билетам тоже верить перестали, болтали, что после войны казна государства пуста, покрывать кредиты президенту нечем, вот и штампует бумажки. Ковбои и купцы шептались, что не мешало бы губернатору запросить у Петербурга солдат и выслать в глухие углы провинции опытных волхвов. И крепкие казачьи разъезды наладить вдоль путей. А то и вовсе обратиться к лесным колдунам, к проклятым Качалыцикам земли русской. Уж лучше с ними иметь дело, они свои, русские, да и президент их в далеком Петербурге обласкал. Не ровен час, какая напасть…

А напасть уже давно тут как тут.

– Ну, давай же, потужимся, милая! – Мамаша Куница в который раз набросилась на несчастную роженицу. Та выглядела страшнее смерти – глаза налились кровью, щеки ввалились, все ногти на руках сорваны. Кричать женщина уже не могла, охрипла. Помощницы схватились за края влажной простыни, принялись крутить, зажимая вздувшийся живот роженицы.

Кажется, дело заладилось. Женщина задыхалась, скрежетала зубами, но ребеночек постепенно покидал материнское лоно.

– Потужимся, милая, дыши, дыши! – Ловкие пальцы повитухи метались, как у лучшей музыкантши.

Вот только глаза стали подводить почтенную Куницу. Первой ребеночка заметила не она, а одна из девушек. Девушка издала такой вопль, что стоявший за дверью вооруженный стражник выронил ружье. Следом за первой заорала вторая. Она кричала, зажав руками уши, пятясь к стене, не в силах оторвать взгляда от того, что выползало между белых пышных ляжек супруги управителя.

Оно не слишком походило на маленького человека. На вытянутой, покрытой слизью голове пускали пузыри и щелкали зубами сразу два жадных рта. Вполне сформировавшиеся верхние клыки мгновенно воткнулись в запястье ближайшей девушки, та завопила, не в силах выдернуть руку. Глаз у крошечного демона пока не было, его тело вытекало из материнской утробы жидким студнем, твердея на глазах. Только что он походил на розовое разваренное мясо, и вот – уже покрылся пятнистым серым панцирем. Из-под панциря со скрежетом вылезли шесть скрюченных верхних конечностей. Они на глазах обрастали жестким хитином, превращались в колючие пилы. Нижние конечности до сих пор оставались внутри его матери. Несчастная роженица хрипела, закатывая глаза. В ее животе вдруг возникло несколько дыр. Словно кто-то изнутри тыкал в плоть женщины острым чеканом.

– Что же это?! Спасите ее, кто-нибудь!

Кожа на животе роженицы лопнула. Из трещины показались черные колючие отростки, они шевелились, как лапки паука.

– Нет! Нет! Оторвите ее от меня! – верещала младшая повитуха, пытаясь вырвать у новорожденного демона руку.

Наконец ей удалось освободить истерзанную кисть – кровь вовсю хлестала из вскрытых вен. Ужасное создание свалилось на пол, но не расшиблось, и даже не заплакало. Оно оперлось о гладкие доски шестью тонкими лапками и тоненько зарычало, задрав к небу багровую безглазую голову. А затем само перекусило пуповину, связывавшую ее с материнской утробой.

Степан Наливка ворвался в комнату, распихивая слуг, с лицом белым и рыхлым, как речная глина. Старшая повитуха упала перед ним на колени.

– Она умирает, вы что, ослепли?! – рявкнул начальник Ебургских железных дорог.

Его жена еще сражалась за жизнь, но силы были неравны. Что-то распороло ее вздувшийся живот изнутри. Наискось по стене и потолку ударила струя крови. Брызгами достало всех, кто находился в комнате.