Юлия Остапенко
Книга страха
Эми Завацки была из тех девушек, которые всегда выбирают плохих парней. В старшей школе таких девушек легко заметить по кофточкам с длинными рукавами, которые они носят даже в разгар июльского зноя. В колледже эти девушки иногда не являются на семестровые экзамены, а если приходят, то придерживая на переносице огромные солнцезащитные очки. Девушки, выбирающие плохих парней, зачастую превращаются в женщин, которые смыслят в мужчинах побольше многих. Но и тогда в такой женщине, вышедшей в супермаркет за детским питанием, в том, как она будет инстинктивно прикрывать свой большой живот, где растёт её четвёртый ребенок, в том, как опустит глаза в ответ на приветствие соседки, в том, как поправит воротничок блузки, прячущий свежие синяки, — во всём этом всё равно будет угадываться та самая девочка, которая когда-то, очень давно, выбрала не того парня.
Однажды тусклым, холодным, недобрым осенним вечером Эми Завацки решила, что с нее хватит.
С Робби всё оказалось просто — он и сам давно собирался её бросить и не сделал этого до сих пор лишь потому, что у него не хватало на это времени. Она позвонила ему сама, попросила забрать её после работы, сказала, что это важно. И он как будто почувствовал по её голосу, что она собирается сделать, потому что впервые за последние три недели не стал отнекиваться и пообещал, что приедет в девять. Смена Эми заканчивалась в восемь, и он это знал, но она ничего ему не сказала — она надеялась, что ей вообще ничего больше никогда не придется ему говорить, кроме одного-единствснного слова, которое, будь честна с собой, Эми, надо было сказать давным-давно.
Беда в том, что Робби был лишь одним из многих плохих парней в ее жизни. Ничем не лучше был ее босс, мистер Хенрид, «Герберт, просто Герберт, моя сладенькая». Эми Завацки была не так чтобы очень умна, но в отличие от множества не очень умных женщин вполне сознавала сей факт, что уже само по себе отделяло её от звания полной дуры. Поэтому даже своим не слишком большим умом Эми понимала, что обращение «моя сладенькая» от менеджера кафе к официантке не имеет под собой двусмысленного подтекста лишь в том случае, если менеджеру уже исполнилось девяносто лет. Мистеру Герберту-просто-Герберту Хенриду прошлой весной минуло пятьдесят пять, и, как многие мужчины в его годы и с его положением, он был не прочь утвердить свою увядающую мужественность за счёт молоденькой, миловидной и, чего уж там, не слишком умной девушки, находящейся у него в подчинении. Это Эми почувствовала инстинктивным женским чутьём, когда он ещё только брал ее на работу полгода назад. Полгода она терпела его вялые, но довольно назойливые заигрывания, лишь единожды пожаловавшись Робби, за что заработала внушительный пинок и беседу, во время которой Робби объяснил ей, в соответствии с её небогатым умом, что ни один мужчина не станет приставать к женщине, если только та не станет его поощрять. Это была аксиома; Эми помнила это слово со школы, потому что её брат Джейк был зубрила и молился на математику, мечтая поступить в колледж. Математика, впрочем, не обеспечила ему проходной балл и не спасла ни от Афганистана, ни от шальной пули под Кабулом. Тогда-то Эми и уехала из Стоунвилла в Нью-Йорк — дома ей нечего стало делать, отец окончательно спился и колотил её теперь чаще, чем все её дружки, вместе взятые, а Джейка больше не было рядом, чтобы её защитить. Она взяла с собой на память его тетрадку по геометрии и иногда листала её перед сном, как другие девушки листают модные журналы — бездумно, просто чтобы занять чем-то руки и глаза. И там было это слово: «аксиома». Нечто недоказуемое, но не подлежащее сомнению. Параллельные прямые не пересекаются. Герберт-просто-Герберт Хенрид не стал бы совать потные ладони ей под юбку, если бы она сама этого не захотела. Некоторые девушки просто всё время выбирают плохих парней.
Тем тусклым осенним вечером Эми сказала мистеру Хенриду, куда он может засунуть свои лапы, своё убогое стариковское обаяние и свою работу. Она собиралась сделать это в конце смены, но получилось раньше — он вызвал ее в половине шестого под предлогом выволочки за то, что она якобы обсчитала одного из клиентов, и, назвав пару раз «моей сладенькой», снова принялся лапать. Тогда она это и сказала.
После чего оказалась на улице за два с половиной часа до того, как Робби должен был за ней заехать.
Кафе, в котором она работала (вернее, теперь уже не работала), располагалось в одной из самых тёмных, тесных и вонючих улочек Бруклина. До ближайшей станции метро отсюда было восемнадцать кварталов, автобусы ходили раз в час, чаще всего не останавливаясь, а такси было не сыскать днём с огнём, да у Эми и не было денег на такси. Выйдя из кафе, она сразу отошла от него шагов на тридцать, чувствуя огромное облегчение, потом пошла медленнее и, наконец, остановилась, раздумывая, что ей теперь делать. Ещё только начинало вечереть, но та осень в Нью-Йорке выдалась холодной, сырой и ветреной, а на Эми был только старенький фетровый плащик и летние туфли на все случай жизни, «мультивариант», как говаривала Грейс. Грейс была её подругой, единственной, которую Эми сумела завести за два года в Нью-Йорке, постоянно переезжая с места на место и ни на одной работе не задерживаясь надолго. Грейс тоже была из Пенсильвании, из Ренкл-Рока, это почти рядом со Стоунвиллем. Не то чтобы кто-то из девушек, переехавших в Нью-Йорк из глуши в поисках лучшей доли, помнил два года спустя, как назывался тот городок, где они родились. Но всё равно это их роднило — это и ещё то, что Грейс тоже выбирала плохих парней. Чаще, впрочем, она не выбирала вообще никаких.
Подумав про Грейс, Эми вдруг решила, что будет делать этим вечером. В кармане у неё завалялась мелочь, и это было очень кстати; она подошла к телефонному автомату на углу, бросила монету и набрала номер Грейс, а пока ждала ответа, думала, что тут, в телефонной кабинке, почти хорошо — ветер не так пронизывает, и даже уютно.
— Эми, ты? Уже освободилась? Или что-то случилось? Я только что от Долли — представляешь, она опять сошлась со Спайком, да сколько же это будет продолжаться?! Я три часа вправляла ей мозги и всё впустую, ужас, как я от неё устала, ну, а у тебя-то что?
— Привет, Грейс и, — улыбаясь, сказала Эми. Она понятия не имела, кто такая Долли, но Спайк, видимо, тоже был плохим парнем — судя по возмущениям Грейс, которая определённо знала толк в плохих парнях. — Да, я уже освободилась. Совсем-совсем освободилась, то есть совершенно.
— О, ну так это просто отлично, я как раз думала позвонить тебе и… — Щебет Грейс вдруг оборвался, и несколько секунд Эми слушала в трубке изумлённое молчание. — То есть как… что значит… совсем?
