что они земляки. Роб быстро выпалил, с трудом сдерживаясь, чтобы не повысить голос:
– Я – как ты! Также из семьи один остался. Всех тоже болезнь погубила. И община наша землю родительскую разделила, да у меня отняла. Я, как ты – сирота да перекати-поле. И, как узнал тебя тут, в городе…
– Так чего, если узнал, не помог-то? – зашипела девушка. Надежды Роба рухнули – понимания в ней не было ни на йоту. – Чего, если узнал, глаза отводил? Меня ведь Третий из борделя вытащил, не ты, стражничек.
– Дык… – растерялся Роб. – Не знал я, что не по праву тебя Леди держит. И узнал тебя только потом, когда Плеть уже решил всё…
– Я вспомнила тебя, – сказала вдруг девка. Синие глаза смотрели со злостью и презрением. Снова. – Ты же из дома сбежал. Бросил ты свою семью. А мать твоя – полгода ещё убивалась. Отец с братьями без тебя в поле надрывались. А когда они умерли, и ты вернулся – тебе же было плевать. Напился со старыми дружками да в город ушёл – и всё. Сирота. Перекати-поле.
Последние слова она ядовито прошипела, почти выплюнула. И горько усмехнулась:
– Я – не как ты. Мы не похожи.
Она задула свечу, словно заканчивая этим разговор. И потянула на себя раму, закрывая окно – та шла тяжело, со скрипом.
Роб кипел.
Что она знает о нём?!
Она – билась насмерть, в настоящей битве?! Щит на щит, лицо к лицу?! Она видела, как товарищи падают со стрелами в горле, с кишками на выпуск?! О чём она вообще может говорить, что может знать?!
Думает, она лучше других. Думает, она лучше него.
И все так думают.
Жена ворчит, что денег не хватает. Том, что в реальной битве и минуты бы не протянул, как сыр в масле катается и смотрит свысока. Общинные тогда, как родители померли – глаза отводили да своё талдычили. А до того – отец об него ноги вытирал.
И – та девка ещё. И глаза её синие, поганые.
Он не хотел насиловать! Он не хотел убивать!
Все они – сами виноваты, а он – жить хочет! Живым быть! Чтоб внутри – ничего не горело.
Он ей докажет.
Всем докажет.
Роб рванул оконную раму на себя, та громко заскрипела, скрыв испуганный девичий крик.
– Сдурел?! – Анна отшатнулась от окна, скрылась в глубине комнаты.
Роб, ухватившись за подоконник, толкнулся ногой от стены и ловко заскочил внутрь. В душе всё клокотало, перед глазами стояла пелена, а из порток рвалась возбуждённая плоть. Анна, кажется, хотела закричать – но не успела.
Он бросился вперёд, прижал её тонкое хрупкое тело к стене, зажав одной рукой рот. А второй – стал торопливо задирать подол ночной рубахи.
Вдруг – живот пронзила боль. А потом – ещё раз, и ещё, и ещё. Анна кричала и била. Горячая влага бежала вниз, намочила рубаху, стекала по бедру. Секунду Роб потрясённо смотрел в перекошенное ужасом лицо девки. Шагнув назад, взглянул вниз, увидел кровь на животе, слева.
Ноги подкосились, Роб рухнул на пол.
Выходит – это всё? Вот так он и сдохнет?
Как молния, яркой вспышкой пронзающая небо, появилась мысль: «Заслужил». На глаза навернулись слёзы.
– Па... Пастор... – всхлипнула Анна. А потом – сорвалась на крик. – Пастор Александр! Помогите! На помощь!
А ведь правда – пастор мог бы его спасти чудом исцеления. Но – Роб смотрел в синие глаза, в которых не было ненависти, и... Вот он, ответ? Вот та расплата, которая даст свободу его совести? Смерть?
Смерть.
Это будет справедливо.
От двери вдруг послышалось:
– Отца ты не дозовёшься.
Роб знал этот голос. Спокойный, насмешливый. Голос Юлиана, сына пастора.
– Я подсыпал старому дураку в еду яд. Ты даже не представляешь, как я давно мечтал об этом, – продолжил он.
Роб перевёл на него взгляд – тот стоял в дверном проёме, одетый в чёрные одежды. Одеяние пастора? Нет, не похоже... В ногах Юлиана возились какие-то животные, нормально разглядеть мешала темнота. Странная, похожая на клубящийся чёрный туман.
– Что это значит? – Анна отступила в дальний от Юлиана угол, держа перед собой окровавленный нож. – Где пастор?! Уйди!
Когда послушник шагнул в комнату, она закричала. И Роб – тоже закричал. Нашёл силы. Вокруг ног Юлиана ползали огромные змеи. Нет... Сороконожки! Огромные чёрные сороконожки.
– Колдун, – прохрипел Роб.
– Заткните его, дети мои, – шикнул служитель Отвергнутого. – Третий лишний.
По полу сухо застучали десятки маленьких острых ножек. Очень, очень быстро – Роб успел разглядеть только три метнувшихся к нему тени. А за миг до того, как всё сущее превратилось в боль, он услышал звонкий щелчок плети.
И Четвёртый Лик, Лик Отвергнутый – есть всё то мерзкое и гнусное, что клубится в самый тёмных углах слабой души человеческой. И Лик Четвёртый – суть хозяин всех бед, всех помыслов чёрных, и Лик Четвёртый есть зло человеческое. Так было, так есть и так будет.
Вечная Книга
Триликий вёл Мартина. Даже не смотря на то, что колдун успел принести четыре жертвы. Особенно – четвёртую, последнюю. В телах осквернённых девочек из колдовского семени вызрело зло, и наружу вышли тёмные фамильяры. И они, скорее всего, успеют ему доставить проблемы.
Триликий послал Мартину встречу с Анной. С невинной праведницей, которую окунули во грех и блуд. Которая прошла через страдания душевные и истязания телесные. Для колдуна она стала подарком – он мог годами лелеять планы по проведению ритуала, но бездействовать без правильной пятой жертвы.
Анна стала подарком и для Мартина. Узнав, что она всего неделю назад появилась в городе – за три дня до первой жертвы – он уже тогда всё понял. Раны на плечах и спине подтвердили догадку. Все – в форме перевёрнутых Трипутий. Не обычных, а как и у него, с изображением Четвёртой Ипостаси.
Колдун, очевидно – Юлиан, сын пастора. Только из-за отца Мартин не взялся за него сразу, как только всё понял. Ошибиться он не боялся – Третьи не ошибаются. И за чувства старика тем более не переживал.
Просто – вдруг брат Александр принял бы сторону сына? Как бы ни был ты благочестив, кровь всё равно не водица. А принимать бой с пастором в его же церкви
