Школа ее особенно не напрягала, поскольку училась Ирка экстерном. Ей помогали бабушка (в основном служившая морально-волевой дубинкой) и два учителя, с которыми она встречалась по пять-шесть раз в месяц. Уроки с каждым годом отнимали все меньше времени. Порой Ирке казалось, что, стоит ей взглянуть в учебник, она уже заранее знает ответ. Все было просто, логично и… скучно. Тоскливее же всего было записывать в тетрадь и без того ясные ей ответы. Разжевывать элементарные составляющие, все эти скобочки, степени, промежуточные действия и прочие костыли мысли. Раскрывать формулы там, где она разумом перепрыгивала через две-три ступеньки. Под конец, наскучив соблюдать тоскливые школьные условности, Ирка забросила занудные записи и ограничивалась тем, что сразу записывала ответ.
Первое время учителя негодовали, утверждали, что она заглядывает в «решебники» и, по выражению самой Ирки, «крошили батон». Однако так продолжалось до тех лишь пор, пока она не решала одну-две дюжины задач в их присутствии. Тогда учителя переставали изумленно повизгивать и в их глазах появлялось недоумение людей, которые не желают отказываться от выгодного репетиторства, однако в глубине души недоумевают, чему тут еще можно учить.
Экзамены за девять классов Ирка уже сдала. Еще два класса, проглоченных экстерном, и можно будет поступать в институт. Но Ирка особенно не спешила. Интуиция подсказывала, что семнадцати-восемнадцатилетние однокурсники не будут воспринимать ее всерьез, а лишь как забавную говорящую зверушку. А раз так, то студенчество, пускай даже в усеченном колясочном виде, будет безнадежно перечеркнуто.
Этим вечером, когда Бабаня, зевая, кроила в своем ателье маршальский мундир для театра, Ирка была дома одна. И, разумеется, сидела перед компьютером. Компьютеры – большой и ноут – были включены у Ирки даже ночью и, случалось, пугали Бабаню звуками аськи.
Внезапно из кухни донесся странный звук. Упал стул. Звякнули тарелки. Повисла на шнуре и закачалась, царапая стену, подставка для чайника. А в следующее мгновение Ирке показалось, что она услышала стон. Вполне реальный. Человеческий.
Как всякий компьютерный человек, Ирка мыслила пальцами и пугалась тоже пальцами. Вот и сейчас, прежде чем всерьез запаниковать и забить тревогу, она машинально напечатала:
Rikka: Ко мне кто-то забрался на кухню!
Anika-voin: Ага! Хотят украсть твой антикварный холодильник!
Miu-miu: бежит на помощь, но по дороге останавливается сделать бутербродик.
Rikka: Я серьезно! Там кто-то стонет!
Miu-miu: жует бутербродик .
Anika-voin: А вдруг к тебе пришел какой-нибудь придурок с бензопилой? Интересно, бензопилы работают от розетки?
Miu-miu: Не-а, вряд ли!..
Rikka: Идиоты!
В то время, как она напечатала «идиоты!», стон на кухне повторился. Реальность происходящего, наконец, добралась до Иркиного сознания. И ей действительно стало жутко. В конце концов, второй этаж не девятый. Бабаня много раз предупреждала, что с улицы может забраться вор, а если не вор, то какой-нибудь подвыпивший кадр, которому взбрело в голову попить воды из-под крана.
И вот это случилось. Ирка поняла, что сидела у компьютера без света, а раз так, то воры могли подумать, что в квартире никого нет. На кухне давно было тихо, но Ирка каким-то истинным, природным чутьем ощущала, что это ложная тишина. Там, в темной, неосвещенной кухне, кто-то притаился. Кто-то вполне реальный. Она принялась звонить бабушке по мобильному, но Бабаня не отвечала. Ее мастерская находилась в полуподвале с такими толстыми стенами, что мобильник принимал только, когда она случайно оказывалась у окна.
Решив, что самое разумное будет выбраться к соседям, Ирка стала быстро крутить колеса коляски, а монитор все вспыхивал, выплевывая новые строчки.
Anika-voin: Эй, ты чего? Взбесилась?
Miu-miu: Куда она делась?
Anika-voin: А если на нее, правда, напали? Вызовем милицию?
Miu-miu: Ага! Позвоним и скажем: «У юзера Rikka с неизвестным нам ай-пи адресом кто-то стонет на кухне! Когда мы предположили, что у чувака бензопила, она назвала нас «идиотами» и смылась куда-то». И представимся: Anika-voin и Miu-miu.
Anika-voin: Ты болван! (берет пулемет и стреляет).
Miu-miu: защищается сковородкой.
Anika-voin: Скороводку пули пробьют.
Miu-miu: Фигушки. Смотря какая сковородка.
Ирка торопливо перемещала рычаги, приводящие в движение колеса. Коляска ехала в полумраке коридора почти бесшумно, но Ирке чудилось, что ее выдают удары сердца – гулкие, хаотичные, точно внутри располагался обтянутый кожей бубен. Она угадывала уже входную дверь, которая была темнее стен. Открыть замок, затем засов, толкнуть дверь вперед – ни в коем случае не сильно, чтобы она не ударила о стену – и осторожно выехать. Вставить снаружи ключ, провернуть на один оборот – и тогда тот, кто в кухне, не сумеет последовать за ней. Она окажется в безопасности и доберется до соседей.
Правда, самое страшное впереди: от кухни до двери ведет короткий коридорчик – шага в три-четыре, не больше. И дверь из кухни просматривается прекрасно. Одна надежда на мрак. Если глаза того, кто забрался на кухню с более светлой улицы, не привыкли к темноте, у нее есть шанс.
Повторим еще раз: замок – засов – вытащить ключ – выехать – вставить снаружи ключ – закры …
Но прежде чем цепочка завершилась, мир дрогнул. Ладонь потеряла рычаг, натыкаясь повсюду лишь на резиновую упругость шины, а в следующий миг теплый линолеум ударил Ирку по щеке. Ирка лежала, недоуменно созерцая перевернувшийся мир. В голове гудело. Она слишком поздно сообразила, что зацепила край обувного шкафа, который обычно старательно объезжала. Темнота из друга стала врагом.
Понимая, что шумом безнадежно выдала себя, Ирка торопливо поползла и, как улитка раковину, потащила за собой коляску. Ее бесполезная предательская ступня – как же Ирка ее ненавидела в этот момент! – разумеется, угодила между спиц.
Покачнулась обувная полка, успевшая войти в заговор с коляской. Весело запрыгали убранные на лето зимние ботинки. Вещный мир разом обиделся и восстал на Ирку. Выглядело это трагикомично, на пересечении готики и обычного житейского фарса.
На кухне вдруг вспыхнул свет. Он был мало похож на электрический. Голубоватый, настойчивый, гораздо более яркий, он рвался наружу и освещал коридор. У Ирки заболели и заслезились глаза. Мир запестрил полосками крашеных стен (Бабаня ненавидела обои), заморгал легкомысленными вазочками на деревянных полках:
«Ну вот! Теперь точно всё!» – подумала Ирка, понимая, что, лежа, да еще прикованная к коляске, никогда не дотянется до замка.
Приподнявшись на руках, она тревожно заглянула в освещенную кухню, ожидая увидеть приземистую мужскую фигуру с ломиком, фонарем и большим мешком. Так она почему-то представляла себе квартирных воров. Но действительность потрясала больше любой наивной фантазии.
