— Да брось ты! Красивый был собор. Стильный.
Я не спорю. Я с ней вообще стараюсь не спорить. Она соображает быстрее меня, и через пять минут словесного поединка я все равно буду в ауте. Тем более, что на этот раз я, кажется, знаю, почему исчез собор. Вот только не знаю хорошо это или хуже не придумаешь.
— У меня возникло мрачное подозрение, — изрекаю я, сидя верхом на стуле с полусодранной обивкой, — собор исчез после того, как случилось нечто, чего не должно было случиться. Или до того… Наверное, это важно. Нечто невозможное…
— Правило 1, - напоминает Вивиан.
— Невозможное по этическим соображениям, — поясняю я, — мне вот подумалось, кто кого опередил — я нарушила один из Запретов потому, что исчез собор, или твоя приятельница окончательно спятила и от этого… Меридиан лопнул.
— Розали, а что появилось раньше, курица или яйцо? — Вивиан не падает в обморок. Она даже не бледнеет.
— Отстань, — с облегчением смеюсь я, — на этот вопрос тебе ответит любой юный натуралист. Разумеется, яйцо. А снес его динозавр. Они появились намного раньше куриц и тоже были яйцекладущими.
Улыбка Вивиан становится еще веселее.
— Розали, это профанация проблемы, и вдобавок, довольно грубая.
Даяна появляется в самый подходящий момент, чтобы развести нас по разным углам ринга. Она проходит на середину кухни, подвигает стул, садится и сразу вносит ясность:
— Науке неизвестно, что появилось раньше, курица или яйцо, бог или черепаха, но наука точно знает что разум появился раньше, чем сдерживающие центры. Неандертальцы уже были вполне разумны, но лобных дуг у них не было, то есть в этом плане никаких запретов они попросту не знали. Город Дождя построен по той же модели и наши этические категории к нему неприменимы. Розали, первое правило социалистического общежития — никогда не прячь любовника в холодильнике. От неожиданности я давлюсь кофе и долго кашляю. И Даяна, со знанием дела стучит меня по спине. Откуда сведения — спрашивать бестактно. Скорее всего она догадалась. С логикой у нее полный порядок, даже чуть лучше. Шок от неожиданного открытия проходит быстро. Видимо — не шок и был.
— В общем, Розали, ты права, — говорит Вивиан, — если тут вообще может идти речь о правых и виноватых. Твои действия — это нормальная реакция нормального человека на ненормальную ситуацию. Женщина должна быть счастлива в любви, даже если это ведет за собой крушение мира.
— Спелись, — фыркает Даяна. Но в ее голосе я тоже не слышу особого осуждения. Я знаю ее страшную тайну. Она — романтик. Безнадежный.
В принципе, я это предвидела. Может кто-то и осудит меня, только не они. Ребенок делит людей на «хороших» и «плохих», взрослый на «своих» и «чужих», а что до того, кто прав, так наверное оба левые.
— Все это хорошо, но вопрос не в том, здороваться нам с Розали, или переходить на другую сторону улицы, здороваться будем, — задумчиво произносит Даяна, глядя куда-то мимо чашки, — но ведь Запрет-то нарушен и никуда от этого не денешься.
— И что теперь будет, — спрашиваю я, невольно подражая ее манере и, похоже, действительно кажусь невозмутимой.
Однозначного ответа нет. Но чаще всего связь человека и тари ведет за собой развоплощение.
— То есть?
— Тари утрачивает стабильность и просто перестает существовать как живой организм, и неважно, как это будет выглядеть, катастрофа или сердечный приступ, а человек чаще всего сходит с ума. Где тонко — там и рвется. Благословите ее, Великие боги! У Даяны есть редчайший дар — самую страшную правду она может сказать так, что человек не испугается.
— Почему это происходит?
— Точно неизвестно. Одна из версий — слишком сильное нервное напряжение. Любовь — это ведь, прежде всего, сильнейший стресс. В хорошем смысле слова. Видимо, в таких случаях стресс усиливается и на каком-то этапе переходит безопасную границу.
Вивиан уже давно смотрит на нас с тревогой.
— И у кого, — спрашивает она наконец, — «последствия» проявляются раньше, у человека или тари?
— Чаще всего гибнет мужчина, — так же ровно отвечает Даяна, — не зависимо от того, человек он или тари. Но бывает и наоборот.
— Так что, — перебиваю я, — это может закончиться гибелью Рея?
— Или твоей.
Я почти вижу, как за этой невозмутимой маской рвется на части ее собственное сердце — самое великодушное из всех сердец.
Слава богам, что они такие! Слава богам, что мы вместе и что идет дождь! Пока тяжелые капли с неравномерным стуком заедающего пулемета лупят по дрожащему стеклу, пока горит свет, пока я вижу их глаза: испуганные, жалеющие но без возражения понимающие и принимающие мой выбор, я знаю что в этом мире все в полном порядке. Я не одна и любая беда, откуда бы она не нагрянула, разобьется о наш тройственный союз.
Стрельчатое окно внезапно освещается бело-голубым всполохом и прямо над головой раздается треск электрического разряда. Лампочка начинает мигать но, помигав, все-таки успокаивается и продолжает ровно светить. И ко мне неожиданно, как гром среди ясного неба, как кирпич с крыши — приходит озарение:
Великие боги! Да ведь я счастлива!
Мне не хочется отпускать их в грозу и в такой ливень, но если в Городе Дождя ждать солнца, можно прождать всю оставшуюся жизнь. То есть я то не против, но друзья — люди занятые. Здесь, внутри Периметра, можно встретить кого угодно: гения, негодяя, святого, последнего мошенника, но никогда не встретишь бездельника. Трудами создан Город Дождя, трудами стоит.
Я провожаю их до дверей. Мы еще немного болтаем в прихожей, потом они выходят за порог, я машу рукой, улыбаюсь и, уже закрывая дверь, кожей, натянутыми нервами ощущаю — началось! Началась Охота…
7.
Мы греем руки над рыжим огнем.
Небо — чаша, полная звезд.
Ты говоришь,
Как несчетные тысячи лет
Лунный заяц в серебряной ступке
Толчет порошок бессмертия.
Но это так трудно понять
Мне,
Еще не уставшей от жизни.
Первая мысль — вернуть друзей. Позвать Рея. Хоть ненадолго оттянуть неизбежное. И я бы оттянула, да только больше нельзя. Лимит времени исчерпан. А вторая — хорошо, что это случилось сейчас, а не вчера, не неделю назад. Я теперь счастлива, а счастливую попробуй возьми — зубы обломаешь. Большого труда мне стоило уговорить Рея отпустить меня. Но кому, как не аборигену, знать, что Охотник и Дичь встречаются всегда один на один. Меж ними нет посредников, у них нет союзников. Только Великие боги, которые в конце концов решают, кому сегодня умирать.
Я поднимаюсь вверх по витой лестнице, которая пронзает особняк, как штопор. Она ведет на чердак. Этот путь — часть ритуала. Но у меня нет почтения к ритуалам и, видимо, поэтому я в свое время не продвинулась в магии. Я многое упускаю, потому, что уверена в бесполезности танцев и заклинаний. Продукт 20 века. Человек с урбанизированным сознанием. В этом отношении я была и остаюсь жесткой, как машина и даже Город Дождя со всеми его чудесами бессилен меня излечить. Возможно потому что я не верю, что это — болезнь.
