Около полуночи, когда самое тяжкое осталось позади, походный лазарет начал затихать. Я трудился в дальнем конце лазарета, когда слабое дуновение воздуха от входа заставило меня оглянуться: я увидел появившегося в дверях Амброзия. В сопровождении Гандара и двух своих командиров он тихо шел вдоль рядов раненых, останавливаясь у каждого и о чем-то негромко спрашивая.
Когда процессия достигла меня, я зашивал рану на бедре: рана была чистой и зажить должна была без труда, но порез был глубоким и рваным, и, ко всеобщему облегчению, мой пациент лишился чувств. Я не поднял головы, и Амброзий молча ждал, пока я закончу накладывать стежки. Затем я потянулся за повязкой, приготовленной мне помощником, и перевязал рану. Закончив, я встал на ноги, и помощник подал мне таз с водой. Я окунул руки и, подняв глаза, увидел, что Амброзий улыбался. Он еще не успел снять посеченного и забрызганного кровью панциря, но выглядел свежим и бодрым, готовым в случае необходимости начать еще одну битву. Я видел, что раненые смотрели на него так, словно черпали силы из одного только его присутствия.
— Мой господин, — произнес я.
Он склонился над впавшим в беспамятство ратником.
— Как он?
— Удар прошел мимо кости. Он поправится и будет благодарить судьбу за то, что удар не пришелся на несколько дюймов левее.
— Я вижу, ты хорошо потрудился.
Затем, когда я осушил руки и со словами благодарности отпустил помощника, Амброзий протянул мне руку:
— А теперь добро пожаловать. Думаю, мы тебе многим обязаны, Мерлин. Я говорю не о твоем искусстве лекаря, я говорю о Генореу и о сегодняшнем сраженье. Во всяком случае, армия так считает, а если солдаты решили, что что-то приносит удачу, то это и есть удача. Что ж, я рад видеть тебя в добром здравии. Полагаю, у тебя есть для меня новости.
— Да, — бесстрастно ответил я, потому что нас окружали люди, но я увидел, как улыбка, оставшись у него на губах, исчезла из глаз. Он заколебался, но затем тихо попросил:
— Друзья, оставьте нас.
Они вышли. Мы смотрели друг на друга поверх тела лежавшего в беспамятстве британца. Рядом стонал и метался солдат, и еще один закричал было, но захлебнулся криком. В лазарете отвратительно пахло кровью, стылым потом и болезнью.
— Какие же это новости?
— Они касаются моей матери.
Думаю, он уже знал, что я ему скажу. Он медленно заговорил, тщательно отмеривая слова, будто каждое из них имело свой вес и он должен был ощутить его.
— Люди, приехавшие с тобой… привезли мне вести о ней. Она занемогла, но была на пути к выздоровлению, сказали они, и теперь находится в Маридунуме в безопасности. Это неправда?
— Это было правдой, когда мы покидали Маридунум. Если бы я знал, что болезнь смертельна, я бы не оставил ее.
— Смертельна?
— Да, милорд.
Он молчал, опустив взор на раненого, но не видя его.
Тот зашевелился. Скоро он очнется, вернется к боли, зловонию и страху смерти.
— Может, нам стоит выйти на свежий воздух? — предложил я. — У меня здесь больше нет дел. Я пришлю кого-нибудь к этому человеку.
— Да. Тебе следует одеться. Ночь стоит холодная. — И, не двигаясь с места, произнес: — Когда она умерла?
— Сегодня, перед заходом солнца.
При этих словах он быстро взглянул на меня, его глаза пристально сузились, затем он согласно кивнул. Поворачиваясь к выходу, он жестом предложил мне последовать за собой. И уже в самых дверях спросил:
— Как ты полагаешь, она знала?
— Думаю, да.
— Она ничего не просила мне передать?
— Не совсем. Она сказала: «Мы вскоре встретимся, тогда у нас на все достанет времени». Она ведь христианка, а они верят…
— Я знаю, во что они верят.
Снаружи донесся какой-то шум, топот ног, потом несколько отрывистых приказаний. Амброзий остановился, прислушиваясь. Кто-то торопливым шагом направлялся в лазарет.
— Мы поговорим позже, Мерлин. Тебе есть что рассказать мне. Но сперва мы должны отправить дух Хенгиста к его предкам. Пошли.
Трупы саксов сложили поверх огромной поленницы, а сверху залили смолой и маслом. Наверху этой горы, на грубо сколоченном дощатом помосте возлежал Хенгист. Мне так и не довелось узнать, что сделал Амброзий, чтобы не дать ограбить тело, но Хенгист лежал нетронутый. Его грудь прикрывал щит, а правая рука покоилась на рукояти меча. Широкий кожаный воротник — такой ратники надевают для защиты горла в бою — скрывал разрубленную шею, и кожа на воротнике была проклепана золотом. Плащ укрывал тело от подбородка до пят, его алые складки растеклись по нетесаному дереву.
Стоило факельщикам подпалить хворост, жадное пламя вспыхнуло и разгорелось в погребальный костер. Казалось, прошло много часов, но еще не закончилась ночь, и в темные небеса взмыл черный столб дыма, пронизываемый алыми языками. Края Хенгистова плаща занялись, обуглились, сморщились, и сакс исчез в клубах огня и дыма. Поленья трещали, словно по ним били кнутом, быстро прогорали и рассыпались углями бревна, и люди, покрытые потом и гарью, бегом подносили новые поленья. Даже в том месте, где мы стояли, довольно далеко от костра, жар был почти невыносимый, а с порывами влажного ночного ветра налетал запах горящей смолы и паленого мяса. За освещенным кольцом наблюдавших за церемонией ратников все еще бродили по полю битвы факельщики и слышался глухой стук заступов и лопат, разрывавших землю, чтобы похоронить мертвых британцев. За ослепительным погребальным костром сквозь черный дым едва видна была майская луна, висевшая над темными склонами далеких гор.
— Что ты видишь?
Голос Амброзия заставил меня вздрогнуть. Я удивленно поднял глаза:
— Вижу?
— В огне, пророк Мерлин.
— Ничего, кроме поджаривающихся тел.
— Тогда постарайся увидеть кое-что для меня, Мерлин. Куда бежал Окта?
— Откуда мне знать? — рассмеялся я. — Я рассказал тебе обо всем, что смог увидеть.
— Смотри пристальней, — даже не улыбнувшись, приказал он. — Скажи мне, куда скрылся Окта? И Эоза. Где они окопались в ожидании меня? Как скоро мы встретимся?
— Я говорил тебе. Я не ищу видений. Если мой бог пожелает, они сами приходят ко мне, являются из языков пламени или из темноты ночи и настигают меня так же бесшумно, как стрела, пущенная из засады. Я не должен искать лучника, мне остается лишь обнажить грудь и ждать, когда стрела поразит меня.
— Тогда сделай это сейчас, — упрямо, с нажимом, произнес он. Я видел, что он настроен серьезно. — Ты видел ради Вортигерна.
— Ты называешь это «ради» него? Ради него предсказал ему гибель? Когда я сделал это, милорд, то я даже не сознавал, что именно говорю. Полагаю, Горлойс рассказал тебе, что произошло, — даже сейчас я не в силах говорить об этом сам. Я не ведаю ни когда видение посетит меня, ни когда оно меня покинет.
