На поле все еще трудились отряды носильщиков, отделяя тела своих от трупов врагов. Мертвых саксов сваливали в единую кучу посреди поля — очевидно, для того, чтобы сжечь согласно их обычаю. Возле все растущей горы трупов особый отряд охранял кипу тускло поблескивающих оружия и украшений, снятых с убитых воинов. Павших британцев снесли под стену крепости и уложили рядами для опознания. Небольшие отряды во главе с командирами обходили ряды, склоняясь над каждым из павших. Пробираясь по грязи, маслянистой и зловонной от крови, я миновал, среди прочих вооруженных уставившихся в пустоту мертвецов, полдюжины тел, облаченных в лохмотья, — разбойников или селян, судя по виду. Очевидно, это были трупы мародеров, зарубленных или заколотых ратниками. Один из них был еще жив: тело его, пригвожденное к раскисшей земле обломком сакского копья, который оставили в ране, содрогалось, словно пришпиленный булавкой мотылек. Я помедлил, потом все же подошел и склонился над ним. Он смотрел на меня — говорить уже не мог, — и я видел, что надежда еще не оставила его. Если бы копье вошло чисто, я мог бы вырвать жало и дать ему истечь кровью, но, глядя на разбитое в щепы копье, я понял, что есть более быстрый способ избавить раненого от страданий. Вынув из ножен кинжал и откинув в сторону плащ, я осторожно, так, чтобы не забрызгаться кровью, всадил ему кинжал в шею правее горла. Я отер клинок о лохмотья покойного и, выпрямившись, обнаружил, что поверх обнаженного короткого меча на меня смотрят жесткие и холодные глаза.
К счастью, я знал этого человека. Он тоже узнал меня, засмеялся и опустил свой меч.
— Тебе повезло. Я чуть не заколол тебя сзади.
— Об этом я не подумал. — Я вернул кинжал в ножны. — Было бы жаль расстаться с жизнью за кражу у такого, как он?
— Ты бы удивился, если бы узнал, что снимают с мертвецов. Все — от куска веревки до сломанной пряжки сандалий. — Он мотнул головой в сторону крепости. — Он спрашивал о тебе.
— Я иду к нему.
— Говорят, что ты все предсказал. Это правда, Мерлин? И Генореу тоже?
— Я сказал, что Красный Дракон одолеет Белого, — произнес я. — Но думаю, что это еще не конец. Что сталось с Хенгистом?
— Он там. — Он снова кивнул на цитадель. — Когда сломался саксонский строй, он попытался прорваться в крепость, и его схватили у самых ворот.
— Это я видел. Выходит, он внутри? Все еще жив?
— Да.
— А Окта? Его сын?
— Удрал. Он и его кузен — кажется, Эоза — ускакали на север.
— Значит, это еще не конец. Он послал за ними погоню?
— Пока нет. Сказал, что у нас много времени. — Он смерил меня взглядом. — Ведь так?
— Откуда мне знать? — не стал обнадеживать я его. — Как долго он думает оставаться здесь? Несколько дней?
— По его словам, три. Чтобы похоронить мертвых.
— Что он сделает с Хенгистом?
— А как ты думаешь? — Он коротко рубанул ребром ладони. — Если хочешь знать, поделом ему. Они там в крепости держат совет, но едва ли кто назовет это судом. Граф еще не высказался, но Утер жаждет его смерти, а священники желают закончить день показательным кровопролитьем. Ладно, мне опять пора за дело. Посмотрим, удастся ли поймать еще кого-нибудь из этих мародеров. — И уже уходя, обернулся и добавил: — Мы видели тебя на горе во время битвы. Люди говорили, что это — знамение.
Он ушел. Хлопнув крыльями, с карканьем опустился ворон и уселся на груди только что убитого мною человека. Я окликнул факельщика, чтобы тот посветил мне остаток пути, и направился к воротам крепости.
Я еще не успел добраться до моста, когда впереди показались мечущиеся огни факелов, а среди них вышагивал связанный белокурый великан, должно быть, сам Хенгист. Воины Амброзия выстроились в каре, в образовавшееся пустое пространство которого ввели вождя саксов и, очевидно, заставили опуститься на колени, потому что грива льняных волос исчезла за тесно сомкнутыми рядами британцев. Затем я увидел Амброзия, ступавшего по мосту; по левую руку от него шел Утер, а справа — неизвестный мне человек, облаченный в забрызганные грязью и кровью одежды христианского епископа. Остальные толпились за ними. Епископ что-то хмуро шептал на ухо Амброзию. Лицо Амброзия застыло в так хорошо знакомую мне холодную бесстрастную маску. Мне показалось, он произнес:
— Вот увидишь, они будут удовлетворены, — а затем коротко бросил еще что-то, что заставило наконец епископа умолкнуть.
Амброзий занял свое место. Я видел, как он кивнул капитану. Раздался приказ, за которым послышался свист и глухой шлепок. По рядам собравшихся прокатился вздох, но вряд ли кто-то назвал бы его криком удовлетворения. Хриплый голос епископа торжествующе произнес:
— Так сгинут все язычники, враги единого истинного Бога! Бросьте его тело на растерзанье волкам и коршунам!
И тут же холодный и спокойный голос Амброзия возразил:
— Он отправится к своим богам в окружении своей армии, так, как это заведено у его народа. — И обернулся к капитану: — Извести меня, когда все будет готово, — я выйду.
Епископ снова разразился криками, но Амброзий отвернулся, словно его и вовсе не было, и, сопровождаемый Утером и другими военачальниками, широкими шагами пересек мост и скрылся в крепости. Я отправился следом. Перед моей грудью, преграждая дорогу, стража скрестила копья, но затем — гарнизон крепости состоял из бретонцев Амброзия — меня узнали, и копья раздвинулись.
Сразу за воротами крепости находился просторный прямоугольный двор, где оживленно суетились люди и всхрапывали и били копытами лошади. Против ворот несколько широких ступеней вели через двор к дверям в большой зал и башню. Свита Амброзия как раз поднималась по лестнице, но я свернул в сторону. Мне не было нужды спрашивать, где разместили раненых. Лекари трудились в длинном двухэтажном строении с восточной стороны двора: догадаться об этом мне помогли доносившиеся оттуда крики. Меня с благодарностью приветствовал старший лекарь по имени Гандар, который обучал меня в Бретани: он во всеуслышанье возвестил, что не видит пользы ни в колдунах, ни в священниках, но ему очень пригодится еще одна пара умелых рук. Гандар приставил ко мне двух или трех помощников, отыскал для меня кое-какие инструменты, дал ящик с мазями и притираниями и почитай что втолкнул меня в длинное помещение — по виду немногим лучше, чем крытый сарай, — где разместили до пятидесяти раненых. Обнажившись до пояса, я принялся за работу.
Около полуночи, когда самое тяжкое осталось позади, походный лазарет начал затихать. Я трудился в дальнем конце лазарета, когда слабое дуновение воздуха от входа заставило меня оглянуться: я увидел появившегося в дверях Амброзия. В сопровождении Гандара и двух своих командиров он тихо шел вдоль рядов раненых, останавливаясь у каждого и о чем-то негромко спрашивая.
