В сознании звенело: «Умри, Избранный!.. Умри!.. » И в этот момент с ужасным грохотом Врата рухнули.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
Шайлиха сидела рядом с Селестой, укачивая на руках Моргану. Прошло две недели с тех пор, как, узнав, что Врата рухнули, и Николас не сумел открыть Еретикам дорогу на землю, они вернулись в Редут. Однако до сих пор им ничего не было известно о судьбе Тристана и его сына. Траакс с Оксом обыскали всю местность вокруг разрушенных Врат, но не нашли никаких следов — наверное, тела оказались погребены под многотонными черно-лазоревыми мраморными глыбами. Опасаясь вызвать новые бедствия, маги не решались разбирать завалы.
Они вообще запретили кому бы то ни было приближаться к этому месту до тех пор, пока сами тщательно его не обследуют. Но почему-то не спешили этого делать, проводя большую часть времени в своих покоях. Принцесса полагала, что им не хватает духу собственными глазами увидеть место гибели Тристана.
Командир Фаворитов попросил разрешения перенести тела погибших крылатых воинов в Таммерланд. Маги не возражали, и крылатые воины, соорудив новые гондолы, доставили останки своих соратников для традиционной кремации к королевскому дворцу.
Вокруг дворца запылали сотни погребальных костров. Пять дней и ночей в небо над Таммерландом поднимались дым и пламя, и теперь копоть покрывала заснеженные поля, насколько хватало взгляда.
Офицеры Траакса соорудили еще один костер — дань уважения Тристану.
Зажечь его командир Фаворитов попросил Шайлиху. Под громовые крики «Мы живем, чтобы служить!» принцесса дрожащей рукой поднесла факел к костру. Пламя с ревом взметнулось в небо, символизируя уход того, кто был господином Фаворитов. Это было невыносимо, и она отвернулась, чтобы скрыть слезы.
Она была безутешна. Однако Селеста каждый день приходила к ней, и в конце концов именно эти визиты больше, чем что-либо другое, помогли Шайлихе хотя бы отчасти справиться с горем. За это время обе женщины очень сблизились.
То, что нет тела, с которым можно проститься, а потом и похоронить его, создавало у принцессы ощущение, что ее печали не будет конца. Весь Редут, казалось, застыл в безмолвной тоске, как будто счастье навсегда покинуло тех, кто жил здесь.
Шайлиха смотрела на спящую дочку, размышляя о том, что Тристана следовало бы похоронить на семейном кладбище, рядом с их родителями и ее мужем.
«Он уже погребен, — внезапно осознала она, глядя на свой золотой медальон, точную копию которого носил и ее брат. — Он уже погребен, вместе со своим единственным сыном, под обломками Врат Рассвета».
— Как ты думаешь, а вдруг?.. — в очередной раз спросила она у подруги, как постоянно делала это последнее время.
Однако постепенно этот вопрос все реже срывался с губ принцессы...
Селеста успокаивающе положила ей на плечо руку.
— Мы должны держаться. Это были едва ли не последние слова, сказанные мне твоим братом. Я недолго была с ним знакома, но, думаю, он хотел от нас именно этого — стойкости. Принц ушел, Шайлиха, и с этим уже ничего не поделаешь. Так говорят мой отец и Феган. А мы должны смотреть в будущее. Мне будет недоставать Тристана, и я знаю, насколько сильно тоскуешь по нему ты. Однако ради нашей страны, ради твоей дочки, ради самого существования магии ты должна смириться со смертью брата. — Она помолчала, собираясь с мыслями. — Ты такая молодая, а уже пережила столько потерь. И ты единственная Избранная, оставшаяся в живых.
Слезы заструились по щекам принцессы. Она давно знала — случись что с братом, и ответственность быть Избранной полностью ляжет на ее плечи. Однако на самом деле никогда не рассчитывала на это и, уж точно, не думала, что это случится так скоро...
Ко всеобщей радости, Виг снова обрел возможность видеть. Это произошло не сразу и походило на чудо. Маги, со своей склонностью к умалчиваниям, не дали никаких объяснений по этому поводу.
Вторым и, конечно, самым важным событием стало постепенное возвращение силы к Парагону. Теперь его носил Виг, и оба мага вновь обретали свои былые силы.
Однако собратья по магическому искусству и в этом случае не поделились секретом, как именно это произошло. Шайлиха полагала, что со смертью Николаса действия его заклинаний закончились, сила Камня вырвалась на свободу и естественным образом вернулась на свое законное место.
Все это, конечно, радовало принцессу, но не могло заглушить ее боли от потери брата.
— Ты любила его? — спросила она Селесту.
Та опустила взгляд сапфировых глаз с тяжелыми веками.
— Да. Вернее, это чувство только начало зарождаться в моей душе. Я ведь все еще... боюсь мужчин. Может, это не пройдет никогда, не знаю. Надеюсь, что нет. Сердце мое словно заледенело и не хочет никого подпускать к себе. Никого, даже Тристана... а ведь он спас мне жизнь. Он был первым мужчиной, который обошелся со мной по-человечески. И я никогда не забуду этого. — Селеста помолчала, задумавшись. — Отец и Феган говорили, что у них в отношении меня есть какие-то планы. В подробности они меня не посвящали, сказали лишь, что считают это очень важным.
Селеста взглянула на принцессу, укачивающую малышку. Теперь она свободна, и, может быть, когда-нибудь у нее будет собственный ребенок. Эти мечты нередко овладевали молодой женщиной, но каждый раз вместе с ними почему-то приходили воспоминания о Тристане. И тут же прежние страхи вспыхивали с новой силой.
— Несмотря на необъяснимую смерть Николаса и разрушение Врат, осталось еще множество проблем, — задумчиво проговорила Шайлиха, прервав раздумья подруги. — О «магах резерва», которые, по словам Николаса, перешли на его сторону, все еще ни слуху, ни духу. И мы по-прежнему не знаем, где находятся дети с «одаренной» кровью. А может быть, в живых остались и взрослые женщины, прошедшие обучение магии...
Она сделала паузу. После гибели Тристана, больше всего ее огорчало исчезновение детей. И по этому поводу маги тоже хранили странное молчание.
— Ситуация в Пазалоне тоже пока не улучшилась, — закончила свою мысль принцесса.
— И без Тристана решить все эти проблемы будет гораздо труднее, — добавила Селеста.
Шайлиха промолчала; у нее не нашлось, что добавить.
Звучали голоса. Пугающие голоса. Они появлялись и исчезали, настойчиво пробиваясь сквозь туман. Поначалу неразборчивые, потом в них как будто бы появлялся некоторый смысл. Потом они смолкали — слова, приходящие ниоткуда, уходящие в никуда и не значащие ничего.
Еще была лазурь, цвет магии, — она вихрем кружилась повсюду, словно обнимая и лаская, но никогда не прикасаясь.
И была боль. Безжалостная, ужасная, пронзающая каждую клеточку тела. Боль, не отпускающая ни на мгновение.
