Гриф рассмеялся, с важным видом ответил на поклон и вошел в терем. Слуги с ночи приводили жилье в порядок: мели, скребли, полировали, топили печи и раскатывали ковры. К полудню они управились, как и велел гриф. Потому что проверять на себе меру гнева доброго дядюшки Варзы не желали. И в немалой степени оттого, что искренне уважали своего господина, щедрого, разумного и справедливого — хоть и подверженного редким и ярким вспышкам опасной ярости.
Слуга возник у дверей, принял у грифа длинную шубу из серебристого ориша, подхватил тонкий плащ леди и с поклоном удалился.
— Ведите меня в каминный зал, — подсказал гриф, наслаждаясь заранее продуманным планом, исполняемым столь гладко. — Отсюда по правую руку, хозяюшка.
— Запамятовала, — всплеснула руками леди, охотно, на удивление для самой себя, вступая в игру. — Старею, ваша милость, уж не сердитесь.
— Не смотрите на меня так, — взбодрился Варза. — Я давно не строил теремов, но ради вас, леди… Пока жена в отлучке, знаете ли…
Аэри негромко рассмеялась, осознавая, что намерения грифа — шутливые, а вот оценка ее внешности вполне настоящая. Приятно дважды. Пол широкого коридора, набранный из пригнанных без видимого зазора полированных дубовых досок, не пытался скрипнуть. Шаги звучали мягко и солидно. Двери комнат слева притягивали внимание — это ведь ее дом! В окнах справа стряхивали снег ветки деревьев, сквозь их редкую темную сетку была отчетливо видна все та же главная площадь перед дворцом.
Каминный зал приближался с каждым шагом, и было слышно, как в нем кто-то расставляет посуду, чуть позвякивая серебром тарелок и вилок. Леди едва не споткнулась, ощутив испуг. Бывает такое, поверишь в хорошее — и вдруг невесть что покажется… Гриф догнал, бережно обнял за плечи и почти силой втолкнул в зал.
— Ты выиграл, дядька Варза! — обрадовался Шарим, временно прекратив попытки впихнуть в камин все имеющиеся дрова, и восторженно добавил: — Ты ее добыл!
Аэри тихо охнула и чуть не упала. Посуду на столике со сладкими пирожками и взваром придирчиво переставляла Тойя. Тойя, которую она не видела уже полвека. И даже не надеялась увидеть в ближайшие зимы — ведь до другого берега моря ужасно, непоправимо далеко!
Патрос шагал по улицам ночного города и сердито хмурился. Да, он мечтал о сане Златоголосого… Давно, когда отзывался на иное, скользкое и чуждое имя и, кажется, еще вовсе не умел пользоваться ни голосом, ни разумом. Иначе задался бы вопросом: а к чему тут стремиться?
К полной невозможности незаметно выйти из храма? Ведь разве можно не обратить внимания на скромное сопровождение в полсотни светцов!
К необходимости навещать дворец и по полдня гнуть спину, угодливо шелестеть и доводить до ноющих судорог мышцы лица, не способные так долго сохранять фальшивую улыбку? А ведь придется сохранять и гораздо дольше, потому что добиться хотя бы малейшего толку от стряпчих его великолепия — дело многих связок дней.
Надо запретить себе вкушать пищу, не сверившись с мнением вифа, — благо он есть и всегда настороже! Потому что поредевшая вдвое высшая октава служителей возненавидела нового маэстро со всей страстью, на какую способны их угасшие мертвые души. То травить пробуют, то стрелков нанимают, то эргрифу жалуются и ждут кары… Вот уж глупо! Его великолепие с осени забился в дальние покои и не выбирается оттуда. Величайшая тайна столицы, как же! Эргриф, по сути, не в уме, до того дошел со своей подозрительностью. Впрочем, его можно понять. Девятнадцать грифств под рукой, а силы в той руке уже нет. Многие грифы догадываются, некоторые знают точно. Сковырнули бы правителя еще зимой, если бы не Варза. Пока он и его люди в столице, великолепие может не дрожать за свою жизнь. Хозяину Загорья худой мир нравится гораздо больше доброй ссоры. А вот в возможностях и силе Сарыча как раз никто не сомневается.
Патрос тяжело вздохнул и ускорил шаг. Сейчас хотя бы ночь — время относительной свободы. Можно пройтись и подумать. Само собой, весна уже распугала настоящий мрак, пепельно-розовый горизонт намекает на скорый восход Ролла. И все же город спит, утратив бдительность. Поэтому он и позволяет себе переодеваться в казарме сотни Дифра в форму светца и, часто срываясь на бег, миновать пустые улицы всего-то с пятеркой доверенных стражей. Куда бежит? От храма до замка грифа, куда же еще… Все наемные убийцы города уже выучили маршрут. Если остался хоть один в здравом уме, на свободе и здесь, в столице… Большая часть давно пишет признания в грифских подвалах. Меньшая — изнемогает и завидует им. На изловленных собственноручно наемниках, презрительно именуемых мышами, Кошка Ли тренирует воинов.
Вот и дубовые ворота. Дюжина северных воинов, не задавая вопросов, расступилась, двое уже отомкнули калитку. Не иначе по шагам узнают. После занятий со странными родичами Орлиса это неудивительно. Видят стражи теперь иначе, слышат иначе, двигаются иначе. И приветствуют — тоже. Самый молодой непочтительно подмигнул и ломающимся баском доверительно рыкнул «мяу», чем полностью определил свою принадлежность к ученикам бесподобной Кошки Ли…
— Его милость гостит у леди Эрр Эллог, — тихо сообщил страж у внутренних врат, когда Патрос миновал мост.
— Как обычно, — улыбнулся гласень.
— Да, ваше сиятельство, — отозвался страж. — В сумерках прибыли кони, приобретенные для лорда Шарима.
— Ах, кони, — рассмеялся Патрос, ощущая, как напряжение дня уходит. — Это серьезно.
Отослав в казармы светцов и отказавшись от местного сопровождения, Патрос неторопливо двинулся через главную площадь замка к терему. Уже два десятка дней он маэстро. И два десятка дней лишь здесь находит покой и отдых.
А как все вдохновенно начиналось, как он ждал дня проповеди!
Ёрра уехал, перепугав напоследок всю октаву до икоты, смешно вспомнить. И было отчего утратить покой. Зрец утром с мрачным сосредоточенным видом сообщил, что в первую ночь, когда Ролл проступит на горизонте, видимый отчетливо, в городе появятся демоны. Описал их, указал, что пострадают храм и дворец. Что для одного из властителей Дарлы ночь станет последней на этом свете. Слова впечатывались в сознание так, словно их выжигали каленым железом. Потому что зрец не преувеличивал и не стращал — он именно прозревал грядущее. Кто сомневался, из последних сил надеясь на лучшее, те заспешили коридорами, поднялись по витой лестнице в среднюю башню. Туда, где живет уже многие кипы дней единственный внемлец Дарлы. Глухой, почти одичавший безумец, умеющий порой разбирать далекое и скрытое от иных звучание струн грядущего.
