Я принес ее на руках к пещере и вручил Лаврентию:
— Присматривай за ней, дружище. Но баловаться не смей.
— Поздравляю, друг. Ты получил достойную награду за терпение, — Лаврентий прижался щекой к моей щеке и лизнул мое ухо — присягнул на верность новому атаману, а после увел домой Регину.
Следующей для присяги подошла Лейла. Встряхнув похожими на змей Горгоны свалянными волосами, она вздернула подбородок и гневно проговорила:
— Мои поздравления, Тихон. По сему торжественному случаю в моем родовом ауле подняли бы тост. Обидно, выпивать мы не можем, закуской не разжились, но тост я скажу.
В дальних горах на обрывистых кручах жило стадо баранов. Как-то раз повел старый баран свое стадо попастись на зеленые луга равнины. Путь их лежал по шаткому деревянному мосточку над бездонной пропастью. Старый баран так спешил отведать нежной травы, что не разглядел дырки в мосту, и нога его в эту дырку попала. Он зашатался, оступился и улетел в пропасть. Некоторые глупые овцы, ступавшие за ним, смекнули, будто он решил сократить путь к зеленым лугам, и попрыгали ему вослед. А одна умная овечка так поразмыслила: «Пойду я без спешки позади всех, буду все прорехи на мосту примечать, на каковые впереди идущие наткнутся, и жива останусь».
Стадо погоревало по сгинувшим в пропасти и пошло дальше. Молодой баран встал на место старого. Шли они, шли, да и молодой баран оступился и в пропасть упал. Овцы смутились, испужались. От страха они сами с мостика в бездну ухнули. Одна умненькая овечка пришла на зеленые луга. Щипала она сочную травку и над глупыми баранами посмеивалась.
Так вот, Тихон. Слушай мое толкование. Старый баран — это Демьян. Глупые овцы — Оса, Шурочка и Нюшка. Молодой баран — ты. А умная овечка — это я. И с нетерпением я ждать буду, пока ты оступишься.
Меня неприятно удивило сравнение с любимым блюдом.
— Отличный тост, Лейла. В самом деле, жалко, что нельзя нам выпить хмельного. Сейчас бы цимляндского дерябнуть, — улыбнулся я. — Но у меня назрело к нему добавление. Последней овечкой в стаде, может, и удобно быть. Да вот незадача! Волк всегда к овцам заходит с тыла и крайнюю овечку первой берет.
Я дружественно приобнял за плечи озадаченно смолкшую Лейлу. Она небрежно скользнула щекой по моей щеке.
Пятак и Глаша исполнили ритуал прилежно и беззвучно.
— Позволь отправиться на охоту, атаман, — Лейла показала длинные клыки в доказательство голода.
— Стой! — я не пропустил ее мимо себя. — Тут мы охотиться не станем. Сегодня же покинем обжитую нору. Люди и перевертные волки заявятся сюда по нашему следу. Мы перейдем на ту сторону гор. Я присмотрел там тихое местечко у пресного озерца. Собирайте пожитки, и в путь.
Вампиры расстроенно переглянулись, но спорить не осмелились.
Западное предгорье было менее удобным местом для проживания вампирской стаи. Пещеры там были тесные и сырые, а леса слишком густые. Дичи там водилось меньше, а конкурентов — хищников больше.
Я старался быть хорошим вожаком, но подчиненные упрямо не замечали моих выгодных отличий от предыдущего атамана — деспота. Они считали, что хрен редьки не слаще.
Мечту заменить атмосферу всеобщего страха перед вожаком на атмосферу дружеского доверия я не воплотил в жизнь. Натянутые Демьяном поводья можно было ослабить только в малой степени. В противном случае мне грозила потеря контроля над стаей.
Моим нововведением стали шумные посиделки у костра после удачных охот. Все началось с того, что я попросил Лейлу порадовать компанию танцем живота, который обязана исполнять восточная красавица. А вскоре петь и плясать научились все мои подданные.
Это усилило недовольство лесных существ. «Мало того, что проклятые упыри изничтожают все живое в лесу, они еще и мешают нам спать дикими воплями», — ворчали лесовички.
Только Рыжик, переселившийся с семейством на западное предгорье, был доволен опасным соседством. За верную службу я платил ему изъятыми у Пятака старинными золотыми рублями.
Я недоумевал, почему лесные жители боятся меня больше, чем огня: «Разве я страшный? Я — вечно молодой красивый парень с благородными манерами! Что за вопиющая несправедливость?!!»
Моя стая не охотилась на разумных существ. Однако никто из болтливых созданий не принимал это в расчет. Любое упоминание о вампире Тихоне повергало их в ужас. Моим именем пугали непослушных детей.
Впрочем, я быстро научился не обижаться на жителей заповедника.
Быть вожаком неплохо. Ты сам себе хозяин, и в твоем распоряжении есть «вампиры на побегушках». Но лично я спокойнее чувствовал себя в ранге подчиненного. Помимо ответственности за жизни сородичей и жизни тех, кого они могли сцапать вопреки запретам, выявились и другие неприятные нюансы.
Например, право первого укуса. Прежде я считал его блажью деспотов, но, став вожаком, оценил его значение. Чтобы сохранить власть (и жизнь), атаман должен быть сильнее любого из его подданных. Мне нужно было одерживать победу над соперниками даже в шуточных боях. А для этого следовало питаться раз в три — четыре дня. Потеря силы была недопустима. Свергнутый вампирский атаман долго не живет.
Я не заставлял вампиров приносить мне еду, но если на охоте не везло, питался чужой добычей. И не считал целесообразным хоть иногда отказать себе в удовольствии хорошо поесть. «Выйти из-за стола с чувством легкого голода», как лекари советуют тучным людям, не хватало силы воли.
Вампиру труднее оторваться от жертвы, чем человеку — лакомке от сливочного торта. Во время питания в нас разгорается неудержимый азарт. С наступлением полного насыщения он притупляется. Тем не менее, сытый вампир не оставит «недоконченную» жертву, и допьет ее кровь, как только сможет.
Подданных категорически не устраивало, что после «первого укуса» атамана им нечего кусать, но они молчали. Их скромные намеки на превышения моих должностных полномочий я игнорировал.
Но если гастрономические проблемы испытывали все, кроме меня, то неразрешимая проблема в чувственной сфере терзала меня одного. Фиктивный брак с Региной исключал возможность слияния душ и близости тел. По тайному уговору я не принуждал ее делить со мной ложе, а она не порывалась меня убить.
Человеческое прошлое Регины долго оставалось для меня тайной. О ней я знал только, что обратили ее в двадцать пять лет. Я представлял ее богатой аристократкой; фантазировал — были ли у нее дети, а если да, то сколько, и заботливой ли она была матерью. Истина оказалась намного интереснее всех моих предположений.
