Я снял оберег с шеи и погрузил его в озеро. Вода расплылась кругами, замутилась. В прояснившемся отражении на месте единорога явилась девушка. Ее овальное лицо было немного тяжеловатым, но довольно милым. Голубые глаза, симметричные брови, тонкие губы оттенка недозрелой вишни, чуть длинноватый нос — будто были нанесены легкими прикосновениями кисти на холст. Волнистые локоны цвета липового меда струились по стройному, зрело оформившемуся телу. Солнечный блеск человеческой кожи согревал взгляд.
Жаль, неугомонный страх мешал наслаждаться созерцанием ее прелестей.
— Наш с сестрой отец был великим чародеем стародавних времен, — грустно улыбнулась Бажена. — Они с матушкой основали здешний край, чтобы мы жили в нем со своими сужеными в любви и согласии. Но случилось нам обеим полюбить молодого волшебника Светозара. На празднике летнего солнцеворота он пригласил меня прыгать через костер и прилюдно дал обет любви. Шенигла возненавидела меня. Она обвинила меня в том, что я опоила Светозара приворотным зельем, и отреклась от нашего кровного родства. В ту же ночь она предала душу во власть Тьмы и отравила Светозара на праздничном пиру, а на меня навела смертельное заклятье. Сила чудесной земли изменила ее чары. Наши тела умерли, но души обрели бессмертные земные вместилища. Моя душа вселилась в Индрик — зверя, а душа Шениглы перенеслась в хищную птицу. В одну лишь ночь летнего солнцеворота мы обретаем девичий облик.
С тех пор мы ведем нескончаемую борьбу за чудесный край. Сила земли то мне пособит, то ей. Пока мои чары сильны, Шенигла тебе не навредит, но однажды мои чары ослабнут, и в этот час будь осторожен. Сестрица дюже зла на тебя за то, что не защитил ты ее от Регины. Ее месть будет страшной. Отложи в уме — она любит творить зло чужими руками. Шенигла там, где склоки и сплетни, где раздор и неправедный гнев. Остерегайся ее.
— И все же я не понимаю, чем могу помочь вам, милейшая Бажена, коли я наношу урон охраняемым вами созданиям. Не могу я вовсе не вкушать пищи.
— Почитай свою добычу уплатой за труд. Но знай меру. Сила тебя не покинет, не тревожься попусту. Мои чары пребудут с тобой и духи леса — мои усопшие друзья и родичи пособят в нужде, — Бажена спустилась на отмель, разбивая водное зеркало белоснежными копытами. Она взяла зубами шнурок оберега и накинула его на мою шею. — Я избираю тебя, Тихон, Хранителем дивного края. Сбереги мою тайну от всех. Не вздумай кому о послуге обмолвиться. Беды не минуешь.
«Вот о каком пожизненном рабстве меня предупреждала Шенигла».
— Доверие ваше, сударыня, мне льстит, — я рыцарственно подтянулся, — и все равно не пойму хоть тресни, в чем заключается моя работа. Каких свершений вы ожидаете от покорного слуги, окромя еженощного недоедания?
— Работа тебе не пыльна и не тягостна предстоит, — Бажена сморгнула с ресниц зеленые капли. — Понавезли сюда люди созданий из сопредельного мира, а они меж собой жить в ладу не умеют. Нет — нет, да устроят побоище. Моих слов они не послушают, а ты как прослышишь о битве, прибежишь, разгонишь всех, покусаешь зачинщиков, и угомонятся жители волшебного края. Супротив упырей они всегда рады сплотиться. Вы для них — первая угроза.
— Что же, мне вечным пугалом быть? Моя творческая натура требует уваженья.
— А мое уваженье для тебя ничего не значит? — Бажена вскинула голову, заложив уши. — Поверь, Тихон, оно дорого стоит.
— Что вы, для меня это великая честь, — виновато пробормотал я.
— То-то, — Бажена вскинулась на дыбы. — Ну, будь здоров, Тихон. Осиновой смолы не нюхай. В летний солнцеворот повидаемся.
Она прыгнула в гущу зеленого тумана и исчезла. Туман развеялся в мгновение ока.
Лес наполнился привычным шумом: кричала цапля, заяц обгрызал кору ивы, тонким писком переговаривались водяные крысы. А я не понимал, разрешено ли мне съесть кого-нибудь из нарушителей ночной тишины, да и аппетит пропал от фантазий о других удовольствиях жизни.
Мне стало понятно, почему заколдованные дамочки выбирали в помощники вампиров. Очень удобно бессмертным ведьмам держать при себе нестареющих любовников для свиданий в Купальские ночи.
«А она хороша! Конечно, не настолько хороша, чтобы ради одного свидания в году вечно морить себя голодом… Нет, все же она прелестна. Что за смелые манеры, что за сила в речах!» — рассуждал я по дороге к норе. — «Пламень языческого кострища, очарование первозданного славянского естества полыхает в ней… Но лицо, дорогой Тихон Игнатьевич… лицо у нее, пожалуй, и при человечьем облике остается в некотором роде лошадиным. Да, определенно, так оно и есть».
Меня поразило, что страх перед атаманом не уменьшился, и даже возрос после моего отказа от «права первого укуса». В стае расползлись слухи, будто моя волшебная сила настолько велика, что скоро я вообще перестану испытывать потребность в пище и стану «извлекать жизненную энергию из квинтэссенции воздушной материи», как выразился мой друг — ученик Ломоносова.
Соблюдая условия договора с владычицей волшебной земли, я охотился на престарелых и немощных животных. Их невкусная кровь была лучшим средством от объедения, поскольку ее трудно было употребить в большом количестве. Я сравнивал себя с несчастным человеком, которому доктор прописал есть только сладкий перец на завтрак, обед и ужин.
Рядом с нашей норой устроила логово пара мантикор, восхитительно красивых зверей. На их броне цвета начищенного олова расплывались белые и рыжие полосы и пятна, отчетливо заметные в темноте и поглощаемые блеском на свету. Самец был темнее самки. Его масть имела больше сходства с бронзой, чем с оловом, а на короткой гриве и неподвижно нависавших над глазами костяных бровях просвечивались черные неровные полосы.
Наша дружба родилась практически случайно. Я подкармливал опасных зверей, чтобы они благосклонно относились к соседству с вампирами, и однажды они накормили меня. Расступившись, мантикоры подпустили меня к задавленному ими большерогому оленю с темно — серой шкурой, позволяя напиться крови. А спустя пару ночей мы вместе поохотились на длинношерстных косуль. После изнурительной погони мантикоры вытянулись на траве и разрешили мне прилечь между ними. Скоро я и вовсе бесстрашно поглаживал их носы, почесывал уши и играл кончиками хвостов на зависть собратьям. Из всей стаи звери только меня признали другом, а прочих вампиров они с удовольствием загоняли на деревья или скалы, сотрясая горы оглушительным ревом.
Хвостатых друзей я назвал Орфеем и Музой. Звери быстро привыкли к своим именам, но чаще я подзывал их визгом.
