Марленус отправился в северные леса поймать Вьерну и освободить женщину по имени Талена. С первой частью поставленной задачи великий убар справился как нельзя более успешно, и, мало того, завоевав, подчинив себе гордую предводительницу лесных разбойниц, он с обычным для себя великодушием подарил ей свободу. Разве этот величественный жест не достоин истинного убара? Что же до второй части намеченного плана, касающейся освобождения этой женщины – как там ее? ах да, Талена, – то обстоятельства сложились таким образом, что это мероприятие стало недостойным внимания убара. Эта женщина обратилась к нему с просьбой внести за ее освобождение выкуп, тем самым признавая себя рабыней. Да, прежде между ними существовали кое-какие родственные отношения, но он их, безусловно, немедленно прервал, поскольку у убара не может быть ничего общего с рабыней. Уже сам по себе интерес к судьбе простой рабыни не достоин внимания убара. Если ему подобает освободить ее как бывшую гражданку Ара, что ж, он отдаст такое распоряжение, но, право же, это сущая мелочь. Он даже не удосужился поинтересоваться у Вьерны о ее местонахождении, да и сама предводительница разбойниц – горианка до мозга костей – не посмела унизить великого убара, занимая его внимание подобной чепухой. Вьерна почитала его, Марленуса, превыше любого другого мужчины Гора. Она не могла позволить себе нанести ему какое-либо оскорбление. Очевидно, она сама послала двух своих женщин, охранявших эту самую Талену, в его, Марленуса, лагерь, расположенный к северу от Лауриса, чтобы они доставили к убару эту рабыню и он смог – взглядом не убара, но мужчины – посмотреть, заинтересует ли его эта невольница или нет.
Она, конечно, сумеет вызвать у него интерес; я в этом не сомневался. Как не сомневался и в том, что любые попытки посягательства на честь и величие убара будут немедленно пресечены.
Я окинул взглядом вырванные из земли и разбросанные на берегу колья, еще недавно представлявшие собой укрепление лагеря тиросцев.
– Турнок, – сказал я, – соберите эти колья и разожгите из них большой сигнальный костер.
Он ответил мне печальным взглядом.
– На него некому будет смотреть, – тихо произнес он. – Но я разожгу костер. Я сделаю его таким, что свет от него будет виден пасангов на пятьдесят.
Я и сам не знал, почему во мне родилось желание разжечь здесь сигнальный костер. Мало кому на Горе удастся его увидеть. И уж конечно никто даже не взглянет сюда с планеты Земля. Но если кто и заметит полыхающий на далеком берегу одинокий огонек костра, как поймет он, что означает этот затерявшийся среди бескрайних диких северных просторов маяк, если даже я сам не знаю, зачем его зажег?
Я повернулся к Шире.
– Ты достойно вела себя в лагере тиросцев, – сказал я. – Ты свободна.
Накануне вечером я уже подарил свободу Винке, своей верной рыжеволосой помощнице, и двум бывшим пага-рабыням – темноволосой и девушке со светлыми волосами. Позднее им будет предложено золото и их с почестями доставят в их родные города.
– Очень хорошо, – ответила Шира. В глазах ее стояли слезы. Она уже знала, что я выпущу ее на волю.
– Калеке не нужны красивые рабыни, – пробормотал я.
Девушка прижалась губами к моей ладони.
– Я люблю вас, мой дорогой Боск, – едва слышно произнесла она.
– Это означает, что ты изъявляешь желание со мной остаться? – уточнил я.
– Нет, – рассмеялась она.
Я понимающе кивнул.
– Нет, мой дорогой Боск, – повторила она, – и вовсе не потому, что вы калека.
Я ответил ей удивленным взглядом.
– Мужчины вообще многого не способны понять, – снова рассмеялась Шира. – Они такие глупые. Но женщины еще глупее, потому что они их любят.
– Ну, так оставайся со мной, чего ты мучаешься? С тобой я буду чувствовать себя гораздо умнее! – съязвил я.
Она покачала головой.
– Нет, – печально ответила она. – Не мое имя бормотали вы, лежа в горячечном бреду в каюте «Терсефоры».
В ее голосе слышались слезы.
Я отвернулся. Отвернулся к Тассе, медленно катящей свои вечные волны.
– Я желаю вам всего самого хорошего, мой дорогой Боск из Порт-Кара, – тихо произнесла девушка.
– И тебе всего самого доброго, Шира, – пробормотал я.
Ее губы снова на короткое мгновение коснулись моей ладони, и она тут же подбежала к Турноку, нетерпеливо ожидая, пока он снимет с нее ошейник и она сможет, как Вьерна, раствориться в бескрайних просторах северного леса.
Марленус сказал, что этот проклятый ветер вышибает из глаз слезу. Теперь и я почувствовал, что он был прав.
– Римм, – позвал я.
– Да, капитан? – откликнулся он.
– Ты – капитан «Рьоды». Приказывай с приливом поднять якорь.
– Слушаюсь, капитан, – ответил он.
– Ты знаешь, что тебе следует делать? – поинтересовался я.
– Да, – сказал он. – Я продам тех тиросцев, что управляли во время перехода «Рьодой» и «Терсефорой», на невольничьих рынках Порт-Кара.
– И все? – спросил я.
Он усмехнулся.
– Но перед этим мы поднимемся вверх по Лаурии и дойдем до Лауриса. Мы ведь так до конца и не расплатились с Церкитусом, владельцем таверны, что столь любезно предоставил нам своих рабынь и отравленное наркотиками вино. Я думаю, мы спалим его таверну, а девиц его закуем в цепи и доставим на невольничьи рынки Порт-Кара.
– Жестокий ты человек, Римм, – сказал я. – Но здесь с тобой трудно спорить.
– Я только не решил еще, как быть с Церкитусом, – признался Римм.
– А что тут решать? Деньги его заберем и раздадим в Лаурисе тем, кто победнее. Вот и все.
– Ну а с самим Церкитусом что делать?
– А ничего! Надаем ему плетей да отпустим подобру-поздорову, хоть нищего, зато живого. Пусть ходит по улицам и за медную монетку рассказывает всем и каждому о том, как отомстил ему за предательство человек из Порт-Кара.
– Думаю, после этого в Лаурисе найдется не много желающих нападать на наши корабли, – усмехнулся Римм.
– Я тоже на это надеюсь, – согласился я.
– Пойду отдам необходимые распоряжения, – сказал Римм.
– Да, капитан, принимайся за свои обязанности, – ответил я.
Римм с Карой направились к баркасу.
По берегу разбредались разбойницы Вьерны, выскользнувшие из объятий моих матросов. Одни из них уходили со слезами на глазах, другие, наоборот, со счастливой, хотя и грустной улыбкой на лице, но все они, как по команде, останавливались у кромки леса и долго, с тоской смотрели на тех, с кем на этом берегу их совершенно случайно свела судьба.
Вдруг одна из девушек сорвалась с места и, не чуя под собой ног, помчалась обратно, на берег. Она подбежала к своему матросу, опустилась перед ним на колени и в символическом жесте подчиняющейся рабыни протянула к нему руки, скрещенные в запястьях, словно для того, чтобы их связали. Я видел, как матрос поднял ее на ноги и властным жестом – жестом хозяина – отдал девушке распоряжение занять место в баркасе. Новоиспеченная рабыня с радостью бросилась выполнять первое указание своего повелителя.
