— Там… за дверью, те, кто хочет сюда. Только я могу открыть им дверь.
— А здесь, Дмитрий Витальевич, те, кто не хочет, чтобы эти твари сюда прорвались.
— Вы… не понимаете. Я и они — единое целое. Я слышу их — они меня.
Возня за дверью прекратилась, а лицо Проводника, вновь уставившегося на дверь, скривилось от напряжения, как от невыносимой боли. "Он их слушает! — поразился Лехин. — Это он имел в виду, говоря о едином целом?"
В боковом коридоре, совсем близко к центральному, проехала машина, засигналила нетерпеливо — наверное, шла на обгон. Звук сигнала еще не затих, а уже где-то рядом зачирикали-зазвенели воробьи, да так жизнерадостно и азартно, что Лехин опять оглянулся. Даже дверь перед Проводником, сминаемая в узнаваемые фигуры чудовищ, не смогла удержать его внимания.
Коридор Шишиков выходил к дороге, которую почти закрывали кусты, вросшие в стену (или росшие из стены?). Один из этих кустов и облюбовали воробьи. Они не чирикали, а орали — вдохновенно, видимо счастливые, что нашелся такой великолепный куст с густой листвой. Птиц в ветвях не было видно, и мало-помалу складывалось, несколько недоуменно, впечатление, что на множество радостных голосишек кричит-звенит сам куст.
И таким уютом веяло от этого кусочка дороги с кустами на обочине, что Лехин с трудом заставил себя отвернуться. И затаил дыхание. Проводник тоже смотрел в боковой коридор. А в двери торчали четыре каменных когтя и не просто торчали, а медленно и натужно ехали вниз, раздирая дверь, словно лист гипсокартона. Сыпалась крошка, драные клочья махрились со всех сторон дорожки, оставляемой звериными когтями.
Из боковушки донесся детский смех и мальчишеский зов: "Никита, подожди!" Набирая скорость, прошумел троллейбус, где-то в стороне пролаяла собака.
Проводник шагнул в коридор Шишиков.
Рваная полоса на белой двери доехала до пола и затрещала, расходясь под напором мощного тела.
Держа наготове меч, Лехин чуть ссутулился в боевой стойке. Больше он не оглядывался, в последний раз отметив, как завороженно Проводник переступает порог. И шагает из безликого белого мира в теплый августовский день.
Дверь Проводника начала быстро срастаться со стеной. Вторую тварь едва не впечатало в монолит. Зверюга завизжала, выдирая морду в свой мир, но помочь ей было некому: первая тварь вплотную сцепилась с Лехиным. А Лехин легкомысленно обрадовался, что может заняться сначала одной зверюгой. А то лезут на тебя два хоть и прозрачных, но рослых теленка, не знаешь, с ко торого и начать. А начнешь — не знаешь, как отбиваться от обоих.
Первая тварь предпочитала ближний бой. Ничего удивительного. Ведь Лехин и хотел бы, не смог бы орудовать мечом даже в качестве ножа — слишком длинный здесь. Лехину везло только в одном: зверюги по-прежнему желали действовать по принципу: "Сила есть — ума не надо". Поэтому первая и налетела, раскрыв дружеские объятия и пренебрежительно отпихнув направленный в нее меч. Лехина сбило с ног тараном неимоверной тяжести, и он был очень удивлен, притиснутый к полу, что удержал оружие. Тварь играючи ударила человека лапой по груди. Она, кажется, не сомневалась, что легко справится с одиноким противником. Удар начался от уха по подбородку Лехина, и он, сжавшийся в ожидании худшего, мгновенно просчитал, что зверюга, перед тем как убить, намерена садистски поиграть с жертвой. Она высилась над ним стеклянной громадой, с наслаждением рыча, а он пластом лежал между ее лапами и, стараясь напрягаться незаметно, выжидал удобного момента. Левая щека как-то странно ощущалась: будто он притронулся ею к железному пруту на морозе.
Дрогнул пол. Вторая тварь грохнулась у стены и сразу потопала мимо крутой разборки в боковой коридор, за Проводником. "Деловая колбаса!" — возмутился Лехин и ткнул мечом в прозрачное, но по линиям — мясистое бедро проходящей мимо твари.
Тварь взвыла, что оказалось неожиданностью для первой зверюги. С коротким удивленным взмыком она уставилась на вторую.
Продлись, продлись, очарованье!.. Лехин оттолкнулся плечами от пола и, помогая ногами, выехал из-под зверюги по чему-то скользкому. От боли, резанувшей все тело, он чуть не выпустил меч. Но сумасшедшая вспышка адреналина схватила его за шиворот: "Смотри! Ты у них в тылу! Пока они развернутся!.." Боль в груди скукожилась и отступила. Первая тварь начала оборачиваться — безумно медленно, по расчетам Лехина, пылающего в упоительном огне боевого азарта.
Он прыгнул ей навстречу. Ей навстречу дернулся и клинок меча, безошибочно угадав уязвимое место. Ахиллесова пята пряталась под левой лапой.
Падая вместе с убитой тварью и в сторону от прыжка второй, Лехин поскользнулся. До сих пор он не воспринимал влажно-красное пятно на полу как собственную кровь. Но так упал, что в глазах потемнело; бездумно оперся на липкий пол и отдернул ладонь. И сам озверел, да так, что заглянувшая в его глаза уже близкая тварь отпрянула. "Цацкаться с ними?!" Тварь помчалась к невидимой двери. Держась одной рукой за мокрую грудь, другой — мечом упираясь в пол, толкнул себя на ноги и метнул оружие. Меч вошел в холку твари — та, по инерции движения, кувыркнулась, вляпалась всеми лапами в стену. Стена чмокнула — то ли сожрала стеклянное тело, то ли пропустила, пока в нем живое тепло, в свой, зверюжий мир.
57.
Отторгнутый стеной меч завис на одну-две секунды в метре над полом — и загрохотал по твёрдому, точно его отшвырнули от стены, и очень удачно — прямо к ногам Лехина. Лехин сполз по стене (боль не давала нормально двигаться), подобрал оружие и пошел было к боковому коридору. И остановился. Бокового не было. Исчез. А центральный медленно поглощала тьма.
Растерялся Лехин до отчаяния. Истекающий кровью, в чужом сне, с которым неизвестно что происходит…
— А не пошли бы вы все…
Левая щека болезненно горела и не давала нормально говорить. Лехин вспомнил удар каменной лапы, и его затрясло от ненависти. Две балбесины стоеросовые… Поиграть с ним захотелось… Он снова съехал по стене на корточки, потому что идти было некуда и потому что ноги не держали. Спиной чувствовал твердое, но сверху угол (стена — потолок) уже пропал в темноте. И остался совсем маленький пятачок света, как от деревенского фонаря под металлической шляпой, а в центре пятачка сидел он, Лехин, и старался не думать, что будет, когда остатки света померкнут. Хотя мысли лезли всякие. Вон зверюга, словно лед, расплавилась, и осталась от нее только лужа. Что? И с ним, Лехиным, так будет? "Не хочу… Хочу домой, к маме, чтоб отец усадил в кресло и повел со мной умные, взрослые разговоры часа на два-три… Да брось, какой разговор, сплошной монолог с непременной критикой правительства и ностальгией но прежним временам… А потом мама позовет пить чай…"
