Короткий зимний день давно закончился, и за окном было совсем темно, когда Алла, наконец, протерла последнюю парту, принесла из туалета полведра чистой воды и принялась за стены, а потом и за пол. Нина Харитоновна к тому времени уже не следила за ученицей настороженным взглядом, а что-то писала, и Марченко, пользуясь тем, что на нее не смотрят, быстро перевернула все стулья, поставив их сиденьями на парты и скрыв таким образом остатки не отмытой "живописи".
— Я все сделала, можно мне идти? — спросила она, подходя к учительскому столу. Нина Харитоновна оторвалась от своих записей и подняла голову:
— Сейчас проверим.
Она встала из-за стола и приподняла один из стоящих на ближайшей парте стульев. Алла вздохнула с облегчением: школьники, сидящие в первых рядах, рисовали на столах совсем мало, и эта парта была практически чистой. Но Сизова не собиралась сдаваться так быстро — она прошла в конец класса и точно так же проверила "Камчатку", после чего пустой кабинет физики огласился ее довольным воплем:
— Обманщица, я так и знала, что ты ничего не вымыла! А ну быстро — снимай все стулья и перемывай все заново!
— Это уже не отмыть, — тихо, но твердо возразила ей Марченко.
— Не смей на меня орать! — взвилась учительница. — Марш за водой, немедленно! — Она шагнула к стоящему между двух рядов парт ведру и с радостью обнаружила еще один повод для придирок. — Почему воды так мало? Конечно, у тебя ничего не отмылось — тут на каждый ряд нужно целое ведро!
— Целое ведро для меня слишком тяжелое, — упрямо произнесла Алла, прилагая все усилия, чтобы не отвести глаза в сторону.
— Что? — хмыкнула учительница. — Надо же, какие мы нежные! Да я в твоем возрасте картошку таскала целыми мешками, а тебе ведро не поднять?! Сейчас же иди в туалет и принеси полное ведро, ясно?
— Не пойду, — процедила сквозь зубы Марченко. — Женщинам таскать тяжести нельзя.
Преподавательница задохнулась от гнева. Эта маленькая дрянь уже сейчас, в тринадцать лет, считает себя женщиной! И пытается о себе заботиться — и без сменой обуви в холодном классе сидеть не хочет, и тяжести старается не поднимать. Попробовала бы она, Сизова, в молодости отказаться ехать на картошку по той причине, что там надо будет поднимать тяжести — да ее бы из школы выгнали, и из пионеров тоже, и родители бы с ней перестали разговаривать! А этой бесстыжей девке все равно, что о ней думают учителя, она лучше них знает, что для нее тяжело, а что нет, и никто ей в этом не указ! Вон как смотрит своими бессовестными глазищами!..
И уже плохо понимая, что делает, разгневанная учительница залепила Алле звонкую пощечину — со всей силы, вкладывая в этот удар всю свою обиду на жизнь и на неблагодарных учеников. Алла вскрикнула, отшатнулась назад, и в ее глазах блеснула еще более сильная ненависть. Она тоже замахнулась рукой, страстно желая дать Сизовой сдачи, но остатки уважения к взрослой и уже не молодой женщине, к учителю, взяли верх, и Марченко резко опустила руку — нет, она не будет драться с толстухой, она просто сейчас возьмет свой рюкзак и уйдет домой, и пусть завтра физичка и директор делают с ней, что хотят, но больше она дежурить в одиночку не будет и вообще ее больше никто ничего не заставит делать! И плевать на них на всех!!!
Но тут Алла оторвала взгляд от злого и перепуганного лица Нины Харитоновны и в ужасе вскрикнула — все парты справа от нее были охвачены огнем. Высокие оранжево-желтые языки пламени плясали на выкрашенной в светло-голубой цвет поверхности, которую она только что мыла, и по перевернутым стульям, с легкостью взбираясь по их торчащим вверх ножкам! И такой же высокий и жаркий костер пылал на полу, совсем рядом с девочкой — еще не высохший после мытья линолеум полыхал так, словно это был старый рассохшийся паркет! Мало того, огонь быстро расползался в разные стороны, "перепрыгивал" на соседние парты, подбирался к оставленному под столом рюкзаку Аллы…
Нина Харитоновна пронзительно взвизгнула, отскочила подальше от девочки, а потом, оббежав вокруг горящих столов и стульев, кинулась к выходу. Марченко посмотрела ей вслед все еще ничего не понимающим взглядом, и лишь когда огонь охватил третий ряд парт, наконец, пришла в себя и тоже сообразила, что из пылающего класса надо бежать. Вот только путь к двери, которым воспользовалась учительница, для нее уже был закрыт, языки пламени разбегались по линолеуму со страшной скоростью, и при этом поднимались слишком высоко, чтобы через них можно было перепрыгнуть. Аллин рюкзак тоже был уже охвачен огнем, как и прислоненная к одной из парт швабра с намотанной на нее мокрой половой тряпкой, а от оставшейся в ведре грязной воды в воздух поднимался пар. А еще в классе уже было очень много едкого черного дыма, должно быть, из-за того, что горел линолеум или краска, которой были покрыты парты…
Девочка отбежала от огня к окну, в тот единственный угол, до которого пожар еще не добрался. Она попробовала открыть окно, но тугие ручки не поддавались, а мысль о том, что можно выбить стекло, просто не пришла ей в голову. Она продолжала дергать оконную ручку, то и дело оглядываясь назад и видя, что непонятно откуда взявшийся огонь стремительно приближается к ней — а еще быстрее приближается дым, такой густой и вонючий, что скоро в классе станет совсем невозможно дышать.
Алла закашлялась, схватила стоявший на ближайшей к ней парте и еще не загоревшийся стул, поставила его возле окна и взобралась по нему на узкий подоконник. Открыть хотя бы форточку, чтобы появился воздух, чтобы можно было дышать! Но ее сапоги на высоких каблуках соскользнули с подоконника, и девочка упала на стул, а с него, уже совсем задыхаясь, скатилась на пол. Последним, что она увидела, была подступающая к ней стена огня, сквозь которую внезапно проступили силуэты двух человек, как-то странно размахивавших руками…
…Темнота медленно рассеивалась, и Алла с радостью почувствовала, что снова может легко и свободно дышать. Но как следует рассмотреть то место, где она находилась, девочке не удалось: как только она пришла в себя, жгучая боль в левой руке и в боку заставила ее снова закрыть глаза и не двигаться в надежде, что эта боль как-нибудь пройдет или хотя бы уменьшится.
— Учительница говорит, что девочка сама подожгла класс, — негромко произнес над ней приятный женский голос.
— Магическим огнем? В тринадцать лет? — усомнился другой голос — низкий и слегка хрипловатый мужской. — Как такое может быть?! Скорее уж, это училкина работа!
— Училка — не маг, — возразила женщина. — А вот девочка — похоже, что да.
— Даже если так, она не должна уметь колдовать еще минимум пять-шесть лет! — не соглашался мужчина. — В таком раннем возрасте…
