У входа его перехватывает Матуха и, требовательно крутя ему голову, осматривает лицо, облегчённо вздыхает.
— Нет, обошлось. По нутру сильно пришлось? Он тебя, грят, ногами пинал.
— Пустяки, Матуха, — рассмеялся Гаор, — хуже бывало.
— Ну и спасибо Мать-Воде. Иди, ешь.
Как всегда за ужином ждали всех, чтоб начать сразу. А пока выясняли у Рыжего, с чего этот чмырь к нему прицепился?
— Рыжий, за что это он тебя так?
— Я Махотку физике учил, — весело ответил Гаор.
— Чему?! — изумились соседи.
— Физике, — повторил Гаор, — и электротехнике. Чтобы он в технике разбирался.
— А, это чтоб и он мог по-умственному работать?
— Ну, дело стоящее.
— Давай, Махотка, лови, пока дают.
— Махотка, тебя подручным, что ли, к Рыжему поставили?
— Да, — ответил, усаживаясь на свое место, Старший. — Рыжий, в гараже теперь будешь работать. И Махотка с тобой.
— Это чего ж, — заволновался Плешак, — навовсе его со склада снимают?
— У тебя теперь Салага будет.
Старший принял переданную ему миску с кашей и разговор прекратился.
Но возобновился после ужина. Впервые на общей памяти отлупцевали мастера, а что Рыжий мастер по технике было всеми признано, за то, что учит подсобника. Махотку заставили повторить всё, что наговорил Рыжий, Гаор поправил перевранное и объяснил непонятное, и все пришли к выводу, что энтот голозадый точно псих. Ничего такого опасного Рыжий не говорил. Вот если бы он… начавшего тираду Клювача, выделявшегося длинным и будто свёрнутым книзу носом, прервали дружным в несколько голосов цыканьем. Так что Гаор не смог услышать, какое знание считают голозадые опасным. Но зарубку в памяти сделал.
— А вот я на заводе работал, — начал Салага, — так там у нас был, он всех учил. Сам мастер, так к нему нарочно подсобников ставили, чтоб выучил. Он всё мог, с ним даже энтот, — Салага с натугой выговорил, — конструктор-экспериментатор со всем уважением говорил, как скажи со свободным.
— Прирождённый? — скрывая волнение, спросил Гаор.
— Не, — мотнул головой Салага, — обращённый, три луча в круге.
— И давно ты его видел?
— Нуу, я уж, — Салага оттопырил губы, припоминая, — я совсем мальцом был, только из посёлка, сейчас-то двое торгов уже прошёл. А он уж седой совсем тогда был, даже звался так, — и вздохнул, — сейчас в Ирий-саду небось.
— Нет, — покачал головой Гаор, — я с ним на торгах в одной камере был.
Несколькими вопросами уточнили, что и впрямь говорят об одном и том же человеке, и Салага обрадовался.
— Вот здорово! А куды его с торгов не знашь?
Гаор покачал головой.
— Знаю только, что он с бригадой своей ушёл, и что за пятьдесят тысяч их купили.
— Ну, тады ишшо поживёт, — согласились слушавшие их, — таки деньжищи скоро не отработать.
Потом у Салаги стали выяснять, кого ещё он где встречал, может знакомцы или родичи, али земели найдутся, А Гаор пошёл к Матуне искать чем писать и на чём писать. Удивительно, но ему повезло. Он нашёл небольшой полурулон светлых почти белых бумажных обоев — один край, правда, был сильно мятый, но его можно срезать — и россыпь полувысохших фломастеров. К сожалению, не водяных, а на спирту, так что размочить не удастся. Ну да на первое время ему хватит, а там ещё чего-нибудь придумает.
— Ты чего это задумал, Рыжий? — спросила наблюдавшая за его поисками Матуня.
— Махотку учить буду, Матуня. Чтоб вслепую не тыкался, — весело ответил Гаор.
— Дело, конечно, — кивнула Матуня. — Только ты всё это перед отбоем ко мне обратно занеси и положи где подальше, чтоб не на виду, а ты бы знал.
И, видя его изумление, засмеялась.
— Ты чо, Рыжий, думашь один псих такой? А ежели по тумбочкам шмонать начнут, а у тебя там неположенное? А? Мы почему, пока вы работаете, тумбочки ваши проверяем? А чтоб не залетели вы по-глупому. Мастак, знашь, сколь прятал своё, пока ему не разрешили при себе держать? То-то.
Гаор медленно кивнул. Да, об этом он не думал, дурак, открыл бы тыл и матерей подставил.
— И часто шмонают, Матуня?
Матуня вздохнула.
— Не угадаешь, когда им приспичит. У тебя-то порядок пока.
— А вот пачка пустая у меня лежит, ничего?
— Её хозяин тебе при всех подарил, ничего не сказали.
Гаор поблагодарил Матуню и пошёл в спальню мастерить тетрадь и прописи для Махотки.
А когда уже прокричали отбой, и погасили свет, в темноте кто-то, вроде Юрила, сказал.
— Ты, Рыжий, всё-таки поаккуратнее, не при всех учи, и не в полный голос.
— Да, — согласился ещё кто-то, — не любят они, чтоб мы знали чего.
— А Махотке чаще по шее отвешивай, ну будто злобишься, тады не прицепятся, — посоветовали с другого конца спальни.
И Гаор не выдержал. Фраза эта возникла у него ещё днем, когда он перекатывался под пинающими его ботинками и слышал истошный крик: "Не смей учить!" — но не хотел он добивать Ворона. А сейчас…
— Ворон, — позвал он, — спишь?
— Нет, — почти сразу откликнулся Ворон.
— Так кто Крейма-Просветителя убил? Дикари неблагодарные, которых он грамоте учил и просвещал, или это всё-таки кто другой был? Сомнения у меня, понимаешь, возникли, ба-альшие сомнения.
— Замолчи, — испуганно ответил Ворон. — Замолчи!
— Крейм-Просветитель? — немедленно переспросил чей-то бас, — а это кто?
Гаор уже открыл рот, но его неожиданно опередил Асил.
— Это Кремень-Светоч, у нас о нём по сю пору песни поют.
Гаор медленно поднёс ко рту кулак и заткнул им сам себе рот, чтобы не ляпнуть чего неподходящего. И тут, тоже неожиданно, откликнулся снизу Полоша.
— И у нас сказывают, как Кремень-Светоч по земле ходил и людей учил, а убили его змеи огненные, он их от посёлков на себя отманил и в болото завёл. Сам сгинул, а людей спас.
Огненные змеи, выжигающие посёлки… на себя отвёл… нет, ему этого и записывать не надо, и так намертво впечаталось. Кремень-Светоч, первое слово похоже на Крейм, а второго он совсем не понял, чёрт, он теперь же не с Плешаком, у кого спросить, чтоб не нарваться?
— Спите, мужики, — негромко сказал Старший, — всё завтра.
Гаор вытянулся на спине, устало бросив руки вдоль тела. Всё завтра? Да. Знают Асил, Полоша… у них и спросит. Крейм-Просветитель — Кремень-Светоч против огненных змей. Убить и свалить на саму жертву. Знакомый почерк. Двести лет прошло, и ничего не изменилось, но… но значит, и срока давности нет. Ни у убийства, ни у подлости. Завтра он начнёт четвёртый лист.
Знать бы, где упасть, так соломки бы подстелил. А если и знаешь, да соломки нет?
Работая в гараже, бегая по разным поручениям — и оттуда его дёргают — в залы, на склады, ещё куда-то, Гаору теперь часто приходилось сталкиваться с внешней охраной. То его остановили и стали выяснять, где он служил и за что попал в рабы, то прицепились, какого он года выпуска из общевойскового и где именно был на Валсе. Хорошо, хоть без битья обходилось. Но самое неприятное, что во внешней охране была та сволочь-спецура. Не уволили его, на что в глубине души Гаор сильно надеялся, так что… А тут, Гархем потребовал везти его в город, и как раз сволочуга выпускала и впускала их машину. Гаор был за рулём, рядом сидел Гархем, гадина даже откозыряла и каблуками щёлкнула, но он видел, каким внимательно холодным, в самом деле змеиным взглядом, окатили его из-под козырька форменной фуражки с эмблемой Сторрама вместо кокарды. Так что… Как он слышал от Туала? "Мужайтесь, худшее впереди". Туал сопровождал этой фразой каждое извещение о штрафе. Хорошо сказано. Главное — правильно.
