— Когда я сражался на стороне Сабраца против узурпатора Смердиса, у Абиварда был личный прорицатель по имени… — Он задумался, припоминая:
— Таншар. Во всяком случае, он называл себя именно так.
— Так это был его голос? — спросил Багдасар.
— Не уверен, — ответил Маниакис. — Я его редко видел. У него была даже не седая, а совершенно белая борода. Мне трудно представить, чтобы его голос звучал так… мужественно, как тот, который тебе удалось вызвать из глубины времен.
— Даже если именно он сделал предсказание, которое мы слышали, — возразил васпураканский маг, очертив у сердца охранительный знак солнца, — то кто может знать, какая сила воспользовалась его устами? Должен сказать тебе, что в мире немало сил, не укладывающихся в наши представления о возможном и невозможном.
— Я бы предпочел услышать что-либо более определенное. — Маниакис с сожалением покачал головой. — Но мои желания никогда не совпадут с моими возможностями; тебе нет нужды напоминать мне об этом, уважаемый маг. Я уже усвоил сию печальную истину. Однако подведем итог. Абивард реагировал на нечто, имевшее место в прошлом, считая это нечто очень важным для себя. «Широкое поле, но оно не есть поле…» Н-да. Хотелось бы знать, что сие означает, за исключением того факта, что все предсказатели обладают особым даром наводить тень на плетень.
— Об этом сможет рассказать Абивард. В том случае, если предсказание сбудется, — сказал Багдасар. — С другой стороны, если хотя бы часть предсказания окажется неверной, вряд ли генерал станет беспокоиться об остальном. Нам же едва ли удастся самостоятельно разобраться в столь сложном деле до конца, ибо я предполагаю, что моя магия столкнулась с магией, заложенной в самом предсказании.
— Весьма вероятно, почтенный маг, — согласился Маниакис. — Итак, мы получили ответ на вопрос, тревоживший меня со времени встречи с Абивардом. Но даже получив его, мы остались в неведении, отчего генералу так хочется увидеть сияющий серебряный щит. Можешь ли ты сделать какие-либо предположения на этот счет?
— Мне видятся две возможности, — ответил Багдасар. — Первая такова: мы задали неправильный вопрос. Вторая, полагая вопрос правильным, просто означает, что еще не пробил час для получения ответа.
— Более того, мы даже не можем предположить, когда такой час пробьет, — вздохнул Маниакис. — Если он вообще когда-нибудь пробьет. Так или иначе, мне, наверно, следует поблагодарить тебя, почтенный маг.
* * *
Поднимаясь из проскинезиса, Трифиллий слегка запыхался.
— Величайший! Вызвав меня к себе, ты оказал мне великую честь, которой я не стою. Чем я могу тебе служить? Распоряжайся мною! — На его одутловатом лице появилось выражение, долженствовавшее обозначать крайнюю степень рвения выполнить любое указание Автократора.
Маниакис отлично помнил, что, когда он в прошлый раз «распоряжался» Трифиллием, назначив того послом к кубратам, ему пришлось умасливать вельможу обещанием повысить его сан. Теперь такой возможности уже не было, ибо титул «высокочтимый» являлся наивысшим в империи. Приходилось надеяться, что в глубине души сановника действительно живет чувство долга.
— Высокочтимый Трифиллий! — начал Маниакис. — Вне всякого сомнения, ты помнишь, как этой осенью я встречался с главнокомандующим макуранцев Абивардом, войска которого, к величайшему для нас несчастью, до сих пор квартируют в Акросе.
— Конечно, величайший. — Трифиллий непроизвольно взглянул на запад, хотя единственным предметом, доступным в том направлении его взору, была стена зала, в котором проходила аудиенция. — Даже самый слабый запах дыма от их костров кажется непереносимой вонью любому здравомыслящему видессийцу!
— Так оно и есть, — поспешно прервал вельможу Маниакис; похоже, Трифиллий был не прочь поупражняться в искусстве красноречия. — Абивард тогда сказал, что единственно возможный способ убедить Сабраца отвести свои войска — это хорошо продуманные, умелые действия моего особого посланника ко двору Царя Царей… — Продолжить Автократору не удалось. Трифиллий возопил:
— И ты хочешь назначить меня таким посланником? Величайший! Чем я так тебе не угодил, что ты решил послать меня в отвратительную дыру, где меня наверняка ждет ужасный конец?!
— Ну-ну, не преувеличивай. — Маниакис постарался придать как можно больше убедительности своему голосу. — Машиз вовсе не такая уж отвратительная дыра. Я сам бывал там неоднократно. А Сабрац далеко не так скор на предательства и убийства, как Этзилий. Во всяком случае, он не был таким в те годы, когда я его хорошо знал, — честно добавил Автократор.
— Надеюсь, ты простишь меня, величайший, если я осмелюсь напомнить тебе, что за годы, минувшие с тех пор, как ты его хорошо знал, моральные качества Шарбараза, судя по всему, не претерпели изменений к лучшему?
Обычно сарказм был совершенно несвойственен Трифиллию. Просто удивительно, подумал Маниакис, как меняются люди, стоит им почувствовать себя хоть чуточку несчастными. Но вслух он произнес другое:
— Ты будешь моим особым послом, высокочтимый Трифиллий, а общепризнанные международные законы защищают неприкосновенность подобных высокопоставленных особ.
— О да, величайший! В точности так же, как они защитили тебя от нападения Этзилия во время встречи, именовавшейся мирными переговорами! — С перепугу вельможа перешел от сарказма к сардоническим выпадам. Его дерзость уже превзошла все допустимые, с точки зрения Маниакиса, пределы.
— Если раньше у меня и в мыслях не было избавиться от тебя, высокочтимый Трифиллий, — сурово заметил Автократор, — то ты своими необдуманными речами даешь мне для этого повод.
Однако остановить испуганного сановника было уже невозможно.
— Вот парадокс, достойный того, чтобы скрасить досуг дюжины теологов! Если я замолчу, ты пошлешь меня в пасть к макуранскому льву, полагая, что получил мое согласие. Если же я выражу свое несогласие, ты все равно пошлешь меня туда, но уже в наказание за мою строптивость!
Маниакис слегка смутился и зашел с другой стороны.
— Я избрал для переговоров с Сабрацем именно тебя лишь потому, что ты наиболее подходящий для этого человек, — как можно более веско сказал он. — Ты великолепный оратор и много раз обнаруживал свой дар убеждать других. В том числе меня.
— Если бы я действительно обладал таким даром, — мрачно ответил сановник, — то сумел бы уговорить тебя не посылать меня к Этзилию. Но я не сумел. В результате Машиз! Никаких даров моря, безвкусное вино из сока финиковой пальмы, женщины, запертые в своих домах, словно узники в тюрьмах…
