— Не-а, — тянет Антон, выпутываясь из штанов. — Ты — мировое светило. И должен подавать пример молодежи.
— Ты, что ли, молодежью себя считаешь?
— Нет, я вот про это бесчувственное тело.
— Тогда заткнись и ложись вот сюда на спину. А бесчувственному телу мы будем подавать пример после того, как откачаем.
— Циничный ты.
— Ложись уже, романтическая душа.
Гарка закрепляет какие-то датчики на шее Тона, высаживает ему на грудь такого же «паучка», как у Джема, наклонившись, шепчет:
— Загробной жизни нет. Для таких, как ты, особенно. Даже и не рассчитывай.
— Уйди, противный, — отмахивается Тон. — Не порть мне последние минуты своим смрадным дыханием.
Гарка выразительно закатывает глаза. По движению его руки крышки пересадочных камер — той, в которой Антон, и той, куда перенесли бесчувственного Джема, — закрываются. Одновременно с шелестением задвижек отмирает генерал Джерада.
— Ты… ты… — дальше Тон уже не слышит. Или делает вид что.
* * *
Белая, белая-белая, очень белая наволочка. И на ней такое же белое лицо. Рыжие волосы отведены назад и закреплены металлическим обручем, на лбу черные пластыри нейростимуляторов. «А ведь тебе уже не двадцать, — думает Джерада. — Но и не сорок, а вся щетина уже пегая». Впалые небритые щеки вздрагивают, Тон с трудом сглатывает, фокусирует взгляд на сидящем перед ним человеке:
— Как… Джемка?
— Лучше, чем ты. Уже шкандыбает по коридору. Все рвется сюда, но мы пока не пускаем.
— Правильно.
Они молчат. Долго. Но не испытывая ни малейшего неудобства. Все слова лишние. Тон подтягивается на локтях, пытаясь сесть, Джерада неуклюже помогает, подпихивает подушку. В ответ на слабый жест руки подает воду со столика и отворачивается, видя, что даже такого простого движения хватило, чтобы рука не легла — упала обратно вдоль одеяла. Тон пьет жадно, зубы стучат о край стакана. Наконец откидывается на подушку, спрашивает сквозь тяжелые всхрипы:
— Как же вы раньше-то, а?
— Когда? — не понимает Джерада.
— До такого развития медицины. Как вы обходились, пока не могли пересаживать?
— Тут все сложнее, Тон. Раньше критический возраст был другим. Начиналось все лет с пятидесяти. Это можно было рассматривать просто как небольшую продолжительность жизни. Жили, рожали детей, умирали. Совершенствовались медицинские технологии, и одновременно понижалась временная граница, до которой инара и аннара могли существовать раздельно. Еще в моем поколении это было — двадцать три. У Джема и его друзей — восемнадцать.
— Пять лет за одно поколение? Вы с ума сошли! То есть не вы с ума сошли, а генетика ваша взбесилась. Так вы пятилетним детям начнете сердца пересаживать лет через сотню! А почему — неизвестно?
— Нет. Мы все перепробовали. У нас в каждом городе на площади стоит памятник людям, отдавшим свою жизнь в медицинских экспериментах. Многофакторный анализ, другие методики, требующие идти до конца… ты представляешь.
Антон хорошо помнит, как уходили навсегда в исследовательские лаборатории десантники, вернувшиеся из зон заражения, несущие на себе неизвестное облучение, отмеченные неведомыми науке вирусами. Он морщится и трясет головой. Формуляр посмертного наградного листа бывший лейтенант «чрезвычайки» мог бы и сейчас заполнить с закрытыми глазами.
— Тон, можно вопрос? — формулировка сама по себе странная для генерала Джерады. Прибавить несвойственную ему вкрадчивость в голосе — достаточный повод, чтобы сосредоточиться на настоящем.
— Ну?
— Под обезболивающим… И потом, когда ты выходил из-под анестезии и не очень еще соображал… твои браслеты… это не было опасно для Верии? Я не подумал.
— Ты имеешь в виду, что я мог полубессознательно что-то с их помощью натворить? — Тон облегченно вздыхает.
Люди все-таки странные существа. Еще страньше, чем сами странные существа, чес-слово.
— Да. Такое возможно?
— Возможно. Не беспокойся. Я их не активировал. До сих пор.
Тон протягивает обе обнаженные руки вперед, и тусклые ряды браслетов на них начинают светиться голубоватым пламенем.
— Вот примерно так.
До генерала доходит.
— Тон?
— Ну?
— Тон…
— Ну? Ну-ну-ну!!!
— Ты лег под нож как обычный человек.
— Разумеется. Я ведь не мог позволить себе разнести твою планету.
— Сколько крейсеров тебе нужно?
Антон хлопает ладонями по простыне.
— Ты чуешь, как я ловко тебя поймал? Один подвиг героизьма, и мне предлагают то, что не собирались.
— Ты меня не поймал.
— Это почему еще?
— Потому что ты взял сердце Джема не из-за крейсеров.
— Именно из-за них. Я лорд Дилайны.
— Ты… — генерал ищет слово и не находит, беспомощно машет рукой.
— Я лорд Дилайны.
— Ты… ты… Ты, черт тебя подери, БЭТМЕН!
Антон со смехом падает на подушки. Под ребрами еще побаливает, но это ничего.
* * *
Когда на восьмой день после операции Тон, держась за стены, выбирается во двор, первое, что он видит, — висящий на турнике вниз головой Джем. «Они, точно, неубиваемые», — думает про себя Тон, любуясь тем, как ходят под загорелой кожей упругие мышцы.
— Чем это ты тут занимаешься? Чем занят, я спрашиваю?!! — рявкает Тон командирским голосом.
Джем молниеносно слетает с перекладины и строится в одну шеренгу.
— Тренируюсь, — рапортует он.
— Штооооо?!! А кто должен сидеть у постели больного и с покаянным видом держать его за ручку? Разве не та маленькая сволочь, которая вздумала помереть во время моего визита?
Видно, что Джем с трудом сдерживает смех. Но когда он подбегает, чтобы помочь Тону спуститься с крыльца, он уже совершенно серьезен. Хочет обнять, но он много выше Тона, так что, поразмыслив, упирается носом в макушку:
— Спасибо!
— Пусти, я не девка.
Тон присаживается на ступеньку. Оглядывает снизу вверх:
— Рядовой Джем! О своих жизненных планах — доложить!
Джем прикладывает руку к виску:
— Слушаюсь, мой командир!
— Слушаюсь, мой командир, — передразнивает светило конфедеративной медицины из кухонного окна.
Тон выставляет вверх руку в неприличном жесте.
— Скотина неблагодарная! — демонстративно громко бормочет Гарка и присаживается на корточки, чтобы застегнуть объемистую медицинскую сумку. Он уже и так, забросив все обязанности, слишком задержался в доме Джерады. Генерал нависает над ним, потом молча присаживается рядом, помогает стянуть ремни.
