2
«Чахи знает, зачем мне всё это читать… впитанное с молоком матери», — хмыкнул десять лет назад тощий длинноволосый подросток в меховом ораде, яростно щелкая клавиатурой в компьютерном классе закрытого дипломатического колледжа на Когнате в попытках реанимировать сайт, посвященный истории наемных убийств и дворцового шпионажа. Настенные часы, осмелившиеся намекнуть, что осталось десять минут до выпускного экзамена по «Сравнительному анализу цивилизаций», заткнулись от первого же прилетевшего кинжала.
На Когнате с ее вечной зимой, в отличие от стерильного Анакороса, студентам разрешалось оставлять при себе оружие — невозмутимо-примороженные наставники ограничивались требованиями о возмещении материального ущерба, буде таковой обнаружится. Сид сдал мечи — их все равно негде было хранить в маленькой, по-спартански обставленной комнате — но короткие ножи с тяжелыми рукоятями оставил. Кольчужную защиту на Когнате он тоже не носил, дипломную работу, посвященную «проблемам предотвращения государственных переворотов, мятежей и подрывной деятельности в условиях медиевальной цивилизации», процентов на восемьдесят скачал из астронета и за четыре года умудрился не покалечить ни одного однокурсника, который неожиданно подходил к нему со спины на расстояние вытянутой руки. Но, возвращаясь, натянул кольчужную безрукавку под орад еще в каюте и ступил на потрескавшиеся плиты того, что на Анакоросе называлось космодромом, в такой же полной готовности достать любого, кто приближается сзади, без предупреждения и наверняка, в какой он за четыре года до этого покинул Хаярос.
Непрерывной линией крови дары Эсильских болот были обязаны не идеальному владению мечом, в котором они не могли сравниться со своими соседями, облюбовавшими для строительства замка заросшие темной травой холмы Халема, а патологической предусмотрительности и невероятному чутью. Чутью политическому, позволявшему им не первую сотню лет удерживать почетное место возле королевского трона, и чисто животному, физиологическому, благодаря которому любой, считавший себя вправе называться Дар-Эсилем, успевал пригнуться на тысячную долю секунды раньше, чем отравленный дротик врезался в стену в том месте, где только что была его голова.
Ни один Дар-Эсиль никогда не был отравлен, ни один Дар-Эсиль не был зарезан в переулках нехорошей части Хаяроса, ни одного Дар-Эсиля не приносили с охоты с резаной раной в боку, полученной в странных обстоятельствах (хищные звери на Аккалабате так же, как и на других планетах, холодным оружием не пользовались). Подобные несчастные случаи имели обыкновение происходить с врагами Дар-Эсилей, на что и отец, и дед, и прапрапрапра…дед нынешнего лорд-канцлера печально качали головой и приговаривали: «Ну вот, видите…» или «Бывает…». Нынешний лорд-канцлер предпочитал «Бывает…»
Такой выпендреж и неслияние с коллективом обычно не проходили даром: высокоупорядоченные хоммутьяры и несуразные, но юридически грамотные ребята с Галлинаго, вместе составлявшие в Совете фракцию, равную по численности земной, не выносили неединогласных решений и при перевыборах, сплотив ряды, устраивали обструкцию членам Совета, особо отличившимся наличием собственного мнения. В результате никому из всем вечно недовольных и голосующих поперек течения представителей далекого и супертехнологичного Делихона не удавалось удержаться в составе Звездного совета на второй срок. Хоммутьяры и галлинаго наглядно демонстрировали, что отсутствие рук и вообще сколь-нибудь убедительных конечностей не может быть помехой при голосовании. Делихоны обижались, присылали нового представителя, и через два года все повторялось сначала.
Это удобно: нужно всего лишь посмотреть в экранчик и громко сказать «Хорошо», поэтому разрешается, в отличие от виртуальных бюрократических прибамбасов, к которым надо прикладывать палец, зрачок… «Вкусовыми пупырышками полизать?» — ядовито выплевывает директриса Анакороса при одном виде биометрических верификаторов.
То есть поначалу Элдж, конечно, решил, что это такие мохнатые птички нетрадиционного вида. Про летучих мышей Маро ему потом объяснила…
Обычно было достаточно двадцати четырех часов «погружения» в lingua confederata в лаборатории ментальных технологий. Студентам с планет, где всеобщий язык Конфедерации не входил в школьную программу, напяливали на голову сомнительной эстетики, но высокой эффективности конструкцию под идиотическим названием «ментошлем», запускали стандартную программу, и спустя шесть четырехчасовых сидений в комфортабельной лабораторной темноте новички с Мхатмы или Сколопакса, пальцем о палец не ударив, отправлялись слушать лекции по генетике и астрономии. Эта процедура дозволялась Лисс только по отношению к конфедеративному «эсперанто». Все остальные языки учащиеся колледжа, буде у них возникало такое желание, должны были постигать, по выражению госпожи директора, «умом и попой». Элдж, по наблюдениям Лисс, в разговорах с Маро уже пересыпал свою речь земными словечками, но к ментошлему выказал неожиданный иммунитет и в lingua confederata, стоило отнять у него транслятор, путался весьма забавно.
Сбрасывание с башни — одна из самых жестоких и древних казней на Аккалабате. В крылья приговоренному забиваются тяжелые чугунные костыли, фиксирующие летательные плоскости намертво. Далее происходит собственно сбрасывание. Удовольствие для наблюдателей удваивается тем, что жертва инстинктивно пытается в падении разъединить крылья и кричит либо от боли, потому что костыли вырываются вместе с живой плотью, либо от беспомощного ужаса, вызванного невозможностью крылья раскрыть.
