Железная бабочка на деревянном острие.
Жеребец встает на дыбы, но, не способный удержаться, падает-таки, всем весом обрушиваясь на ногу всадника.
Крика не слышно.
Турнирный служка замирает столбом, и к упавшему устремляются герольды и оруженосцы. Машут руками. Хватают за уздцы жеребца, который поднимается быстро и не пытается сбежать, но стоит, дрожа всем телом. А пурпурный рыцарь победно галопирует вдоль ограды. Его любят.
И розы падают под копыта коня, алые, как кровь на опилках. Их тотчас подсыпают.
– Такое иногда случается. – Кайя мрачнеет и трет подбородок.
Рыцаря – шлем его снимают, и становится видно, что паренек юн, – уносят. Он жив, и я надеюсь, что выживет. И что Урфин собьет спесь с пурпурного ублюдка.
По-моему, в этом наши с Кайя мысли сходятся.
А Гийом де Монфор останавливается у нашей ложи. Сняв шлем, он отвесил изящный, насколько это возможно в железе и верхом, поклон. Хорош, мерзавец. Темноволосый, кучерявенький, утонченный до изнеможения. Очи-озера, ресницы-опахала и девичий румянец на щеках.
Так бы и записала в херувимы.
– Победу в этом турнире, – крикнул он, и глас у сего ангелочка оказался трубным, – я посвящу вам, ваша светлость.
А оно мне надо?
– Вы сначала победите, – вежливо ответила я. – А потом и посвящайте.
Магнус захихикал, мерзко так. А Гийом, похоже, обиделся. Ну да, он к нашей светлости со всей душой, а мы тут выпендриваться.
– Будьте уверены. – Пурпурный рыцарь отсалютовал обломком копья.
Уверены мы не были, и, пожалуй, скепсис подлил масла в огонь. Или просто Магнус хихикнул чересчур уж громко? Но, дернув шеей, точно металлический воротник кирасы стал вдруг тесен, Гийом заявил:
– Теперь это дело чести. Если же я проиграю…
Он повысил голос, и теперь его слышали не только в нашей ложе.
– …то на этом же поле… поцелую сапог того рыцаря, который одержит надо мной победу…
Надо же, миры меняются, а понты остаются.
– …признав тем самым его славнейшим из всех рыцарей двора вашей светлости!
– Я хочу на это посмотреть, – пробормотал Кайя, глядя на де Монфора почти с нежностью. Кажется, турнир потерял былую томность.
– За что ты его не любишь? – Я проводила рыцаря взглядом, и пожалуй что не только я.
– Да не то чтобы не люблю…
Угу, скорее, стойкую антипатию испытывает.
– …он действительно очень хороший воин. Из лучших.
Это я сама вижу. Несмотря на воздушный облик, Гийом де Монфор знает, за какой конец копья держаться, как бы пошло это ни звучало.
– Но излишне жесток с оруженосцами.
Турнир шел своим чередом. И новая пара рыцарей – я с трудом сдержалась, чтобы не помахать Урфину, – сошлась в бою. Снова хруст. Обломки копий – «Гринписа» на них нет. Но обошлось без травм. Разменяв три пары, противники схватились за мечи.
– Он говорит, что закаляет волю. Воспитывает силу духа. Но как-то чрезмерно, что ли.
Звенели мечи. Кружились кони. В какой-то момент Урфин прижал соперника к ограде и просто приставил острие меча к горлу. Рыцарь выронил щит. Сдается, значит.
– Если так, то почему ты не вмешаешься?
Кайя посмотрел на меня с удивлением. Снова что-то не то ляпнула? Со мной бывает. Пора бы уже привыкнуть.
– Я не могу. Это… это как в брак вмешаться.
В некоторые браки стоило бы и вмешаться.
– Да и повода нет. Все живы. И учить он действительно учит. Ему многие желали бы отдать своих детей. А что до остального, то… рыцарь обладает полной властью над своими оруженосцами. Его долг – наставлять их. Твердой рукой.
Как-то Кайя это сказал нехорошо. И опять шрамы трогать полез. Оборвать бы ту самую руку, которая его наставляла, уродуя одновременно. Как жестокость может быть нормальной?
– Все не так плохо, сердце мое. – Кайя наклонился, поправляя плащ. – Я у Мюрреев учиться начинал. Это наши соседи. Эдвард только-только шпоры получил, и ему в радость было с нами возиться. Я так думаю. За два года он ни разу меня не ударил.
Гийом с грохотом ссадил очередного рыцаря.
И, поймав шелковый шарф, прижал к губам. А потом привязал к седлу, где уже собралась неплохая коллекция шарфов.
– Но потом отец решил, что будет сам меня учить. А я был… не очень прилежным учеником.
Или просто учитель попался на редкость дерьмовый. Мне хочется обнять Кайя, как-то стереть, исправить эти болезненные воспоминания. Или хотя бы уменьшить боль. Как же туго ему приходилось, если через столько лет она все еще жива? Меня просто подмывает наведаться к покойнику и вбить в грудь осиновый кол. Так, на всякий случай.
– Вот как получается, что я тебе все время на что-то жалуюсь? – Кайя поцеловал мою раскрытую ладонь.
– Ты не жалуешься. Ты рассказываешь.
Урфин чуть наклонился в седле, принимая удар на щит, который выдержал уже немало ударов. Копье соскользнуло, оставляя на краске свежий шрам, и ушло в сторону. И рыцарь в зеленой котте, накинутой поверх доспеха, покачнулся, но не упал.
Конь, повинуясь всаднику, перешел с галопа на рысь, а потом и вовсе на шаг. Урфин обернулся: барон Деграс снял шлем и поклонился. Второй съездки не будет? Хорошо бы. Рука, вроде бы отошедшая к утру, снова разболелась. Но с болью Урфин справился бы, а вот то, что мышцы начали неметь – много хуже.
Барон подъехал ближе и, обнажив меч, передал его Урфину.
– Сделай этого лощеного ублюдка, – сказал он.
Гийом де Монфор наблюдал за поединком с видом отрешенным, словно ни на минуту не сомневаясь, что все происходящее происходит сугубо лишь для того, чтобы он имел возможность проявить собственную доблесть.
– Постараюсь. – Урфин не любил давать обещаний.
– Не постарайся, а сделай.
Массивную челюсть барона украшали старые шрамы. Нос хранил следы былых переломов, но крохотные глаза были налиты кровью. Что же такого Гийом сделал, чтобы разозлить Деграса, известного спокойным нравом и рассудительностью?
– Я тут кое с кем переговорил. Наши тебе дорогу расчистят. Остальных ссаживай с первого тычка, и не хрен тут политесы разводить.
О да, его не просто разозлили, вернее было бы сказать, что разозлили не только его. Гийому бросали вызов, оставалось лишь уточнить одну деталь.
– Почему я? – Урфин пошевелил рукой. Немота отступала, но как надолго? – Не вы ли утверждали, что я позорю саму идею рыцарства?
Глаз Деграса дернулся.
– Позоришь. Но тем веселее будет поглядеть, как эта сука тебе сапоги лижет.
Когда рыцарь, выехав на ристалище, поднял копье, а затем опустил его острием к земле, Тисса глазам своим не поверила. Она моргнула, потрясла головой, но ничего не изменилось. Огромный, как скала, всадник в алой накидке, шагом подъехал к Урфину и поклонился, показывая, что уступает без сражения.
