Одолжиться у друзей казалось самым простым выходом, но я ценил горстку своих друзей слишком сильно, чтобы рисковать потерять их из-за денег. Как говаривал мой отец, «есть два верных способа потерять друга: один — взять у него в долг, а второй — одолжить ему».
Кроме того, я изо всех сил старался скрыть свою отчаянную нищету. Гордость — глупая штука, но великая сила. Я попросил бы у друзей только в самом крайнем случае.
Я немного поразмыслил о срезании кошельков, но понял, что идея плохая. Если бы меня поймали в чьем-то кармане, я бы получил не просто подзатыльник. В лучшем случае меня бросили бы в тюрьму и заставили отвечать по Железному закону. В худшем случае меня прокатили бы на «рогах» и исключили за «поведение, неподобающее члену арканума». Я не мог так рисковать.
Мне нужен был гелет, один из тех опасных людей, которые одалживают деньги отчаявшимся. Возможно, вы слышали о них под романтическим названием «медные ястребы», но гораздо чаще их называют «шимососами» или «должителями». Название не важно; они существуют везде, и самое трудное — их найти. Обычно они не афишируют своих занятий, поскольку их бизнес, мягко говоря, незаконен.
Но жизнь в Тарбеане кое-чему меня научила. Я провел пару часов, заходя в самые низкопробные трактиры рядом с Университетом, заводя случайные разговоры и задавая случайные вопросы. Затем посетил лавку ростовщика под названием «Ломаный пенни» и спросил более конкретно. Наконец я узнал, куда мне следует идти: за реку, в Имре.
Имре лежал примерно в трех километрах от Университета, на восточном берегу реки Омети. Поскольку от Тарбеана до него было всего два дня езды на быстрой карете, многие богатые дворяне, политики и придворные строили здесь резиденции. Получалось, что они живут близко к сердцу Содружества, но на приятном расстоянии от вони тухлой рыбы, горячего дегтя и блевотины пьяных матросов.
Имре считался приютом искусств. Здесь собирались музыканты, драматурги, скульпторы, танцоры и все, исповедующие другие виды искусства, включая и самый низкий — поэзию. Актеры приезжали сюда, потому что Имре предлагал то, что больше всего нужно любому человеку искусства, — многочисленную, благодарную и богатую публику.
Имре также выигрывал от соседства с Университетом. Канализация и симпатические лампы улучшали качество городского воздуха. Легко было достать качественное стекло, поэтому застекленные окна и зеркала считались здесь обычным делом, так же как очки и различные линзы, пусть дорогие, но доступные.
Несмотря на это, особенной любви между городом и Университетом не водилось. Большинству жителей Имре не нравилась мысль о тысяче умов, играющих с темными силами, которые лучше не трогать. Послушав речи среднего горожанина, можно было легко забыть, что в этой части мира уже около трехсот лет не видели, как сжигают арканиста.
Справедливости ради следует упомянуть, что Университет тоже относился к жителям Имре с легким презрением, полагая их пресыщенными и испорченными. Искусства, столь высоко ценившиеся в Имре, считались в Университете фривольными. Часто студенты, покинувшие Университет, назывались «ушедшими за реку», то есть подразумевалось, что тем, чей ум слишком слаб для учебы, приходится заниматься «игрой в искусства».
И обе стороны реки в конечном итоге лицемерили. Университетские студенты жаловались на фривольных музыкантов и тупых размалеванных актеров, а потом выстраивались в очередь, чтобы заплатить за представление. Жители Имре ворчали о темных науках, практикуемых в трех километрах от них, но когда рушился акведук или кто-то заболевал, тут же звали инженеров и врачей, выученных в Университете.
В общем, здесь уже давно длилось непростое перемирие, где обе стороны брюзжали друг на друга, сохраняя в то же время натянутую терпимость. В конце концов, и от этих людей есть своя польза, просто вы не хотите, чтобы ваша дочь вышла замуж за одного из них…
Поскольку Имре был центром музыки и театра, вы можете подумать, что я проводил там много времени, но трудно найти что-либо более далекое от правды. Я был там всего один раз. Вилем и Симмон взяли меня в трактир, где играло трио искусных музыкантов: лютня, флейта и барабан. Я купил на полпенни пива и расслабился, собираясь провести приятный вечерок с друзьями…
Но не смог. Через считанные минуты после начала музыки я практически сбежал из зала. Я сомневаюсь, что вы сможете понять почему, и, полагаю, мне придется объясниться, раз уж мы об этом заговорили.
Я не мог находиться рядом с музыкой и не быть ее частью. Представьте, что вы смотрите, как ваша возлюбленная ложится с другим мужчиной. Нет, это как если бы…
Как сладкоеды, которых я видел в Тарбеане. Смола деннера была строжайше запрещена законом, но для большинства районов города это не имело значения. Смолу продавали завернутой в вощеную бумагу, вроде сосательных карамелек или ирисок. Жевание ее наполняло человека эйфорией, блаженством, умиротворением.
Но через несколько часов человека трясло, его мучила отчаянная жажда добавки, и жажда эта росла тем больше, чем дольше вы жевали смолу. Однажды в Тарбеане я видел девушку, не более шестнадцати лет, с характерным пустым взглядом и неестественно белыми зубами, безнадежно пристрастившейся к деннеру. Она выпрашивала у моряка «сладость», которую он, издеваясь, держал так, чтобы она не могла достать. Он сказал, что конфетка будет ее, если она разденется догола и станцует ему прямо здесь, на улице.
Девушка так и сделала, не обращая внимания, что на нее смотрят люди, не заботясь о том, что уже почти Средьзимье и она стоит по щиколотку в снегу. Она стащила с себя одежду и отчаянно заплясала; ее худенькое тельце побелело и дрожало, а движения получались жалкими и нелепыми. Когда же матрос, покачав головой, рассмеялся, она упала на колени в снег, умоляя и плача, безумно хватая его за ноги, обещая ему все, все…
Вот так я чувствовал себя, глядя на играющих музыкантов. Я не мог вынести этого. Ежедневное отсутствие музыки было как зубная боль, к которой уже притерпелся, — с этим жить я еще мог. Но смотреть, как то, чего я так жажду, происходит прямо перед носом, было выше моих сил.
Поэтому я избегал Имре до тех пор, пока проблема платы за вторую четверть не заставила меня перейти через реку. Я узнал, что Деви — тот человек, у которого всякий может взять взаймы, в каких бы отчаянных обстоятельствах он ни находился.
Итак, я пересек Омети по Каменному мосту и направился в Имре. Место работы Деви оказалось в переулке, за лавкой мясника, где следовало подняться по узкой лестнице на балкон. Эта часть Имре напоминала мне Берег в Тарбеане. Назойливый запах прогорклого жира из лавки мясника заставлял меня благословлять прохладный осенний ветерок.
