Травник был в совершеннейшем смятении.
— Но, девочка, послушай... Это же не значит, что я вечно должен быть рядом!
— Конечно нет! Только я всё время боюсь, что однажды... ты не придёшь.
— Есть способы, — неуверенно сказал Жуга. — Я бы мог... Хм...
— У меня никого нет.
— Хочешь, я поговорю с хозяевами?
— Меня тогда вообще возненавидят.
Вновь повисла пауза.
— Дурацкое положение, — пробормотал Жуга и дёрнул себя за волосы.
Девица, конечно, была не права. Травник знал немало людей, которые всё время жили под угрозой смерти: люди с астмой, люди с язвой, с грудной жабой, с больным сердцем. Наконец, солдаты (хотя мужчины — это всё-таки не женщины, у них другое отношение к жизни и к смерти). Но все они жили и ценили каждое мгновение этой жизни, а при необходимости принимали всё как должное. Или не принимали, но всё равно — жили! А здесь всё обстояло много лучше. Девушка знала, откуда исходит опасность, знала, как от неё уберечься. И всё равно боялась. Потому что маленькая, потому что слабая, потому что одна. Потому, что каждый из нас бывает небрежен.
Потому, что однажды найдётся подонок, который поймает тебя и ужалит пчелой.
Можно было объяснить ей. Дать совет, помочь, научить, найти заботливых людей, оставить лекарства. Немножко времени — буквально три-четыре дня, — и всё можно было поправить.
Но как раз времени-то и не было. Не было времени. Совсем.
«Я столько лет приходил к ней, — подумал травник, — помогал... Но, по сути, было ли то помощью? Она ждала и верила, что я приду, а я даже имени её не помню».
— Как твоё имя? — спросил он.
Девушка подняла глаза. Опустила.
— Сусанна.
— Ах да... Тебя ещё прозвали — Крошка Су[81].
Девчонка надула губки:
— Мне не нравится это прозвище!
— Я не буду тебя дразнить, — успокоил её травник. —
Просто вспомнилось.
— А тебя как зовут?
— Жуга.
— Какое странное имя.
— Да, ты права, — почесав в затылке, признал травник. — Для здешних мест звучит странновато. Если мы не хотим, чтоб нас нашли, лучше взять какое-нибудь другое.
— Может, Ливен? Или Гильом? Или, может, Иероним?
— Нет, это не подходит.
— Тогда, может, Этьен? Или Тибальт?
Травник с прищуром посмотрел на девушку.
— Не слишком ли рьяно ты за меня взялась? — то ли спросил, то ли укорил он её. — Поумерь пыл, девочка. Да и в любом случае всё это не годится. Ты слышишь, как я говорю? У меня нездешний выговор. С местным именем я привлеку внимание, люди сразу почуют неладное, подумают, что я сыщик или ещё чего-нибудь такое. Проще взять какое-нибудь латинское имя, пусть думают, что я монах. При постриге часто дают новые имена.
— А ты монах?
— Нет, это только ряса, сама же видишь: тонзуры нет... Кстати, это мысль — надо будет забежать к цирюльнику. Жалко, ряса бернардинская, они почти не выходят в мир, но я что-нибудь придумаю. Яд и пламя, теперь много чего надо успеть сделать... Ну что ж... — Жуга хлопнул себя по коленям (похоже, он уже всё решил и теперь просчитывал в уме маршрут их будущего пути). — Раз в Кортрейк нам не надо, двинемся в Лиссбург — я всё равно собирался туда заглянуть. Это займёт у нас дней пять, в лучшем случае четыре. Яд и пламя, многовато... Но ничего не поделаешь — ехать нам всё равно не на чем, так что пойдём пешком, якобы я и взаправду монах. О! А назовусь-ка я Якобом! Тем паче скоро день святого Якоба. И насчёт мест врать почти не придётся — скажу, что я из Трансильвании — в последнее время там многие приняли католичество. Брат Якоб Трансильванский... Хм... Как тебе это имя?
Девица уже вполне воспряла духом. Настроение у неё менялось, как погода осенью. Ничего особенного для такого возраста, но травник тем не менее подметил это, и в его душе тихонько зазвенели колокольчики тревоги. «Тот ещё характер. Ох, намучаюсь я с ней... — подумал он. — Впрочем, бог даст, не успею. Однако что-то очень уж везёт мне в последнее время на сумасшедших девок... Не к добру всё это».
— Якоб? — переспросила Сусанна, складывая руки на коленях. — Как будто неплохо! А я тогда...
— А ты останешься как есть — Сусанна, — осадил её травник. — И пожалуйста, не спорь. Игрушки кончились. Ты даже не знаешь, в какие дела впуталась. Надеюсь, я успею пристроить тебя понадёжней до того, как обо всём забуду.
— О чем ты забудешь? А в какие дела?
— Любопытство кошку сгубило... Ой, прости. Я не хотел.
Девушка, однако, всё равно надулась. Впрочем, ненадолго.
Пора было поесть и поискать ночлег. Их бегство было столь поспешным, что у них не оказалось ни денег, ни еды, ни тёплой одежды. Свой плащ Жуга отдал девчонке, сам остался в рясе. Но удача улыбнулась им, хотя и уголками губ: монах, которого Жуга ограбил, оказался ушлым малым — вместо грузиков, какие вшивают в одежду для придания складкам монументальности, в уголках суконного гарнаша он запрятал мелкие монеты, одна из которых даже оказалась золотой. В придорожной гостинице травник купил ковригу хлеба, маленький дорожный котелок и наполнил флягу кислым прошлогодним вином, а сердобольная хозяйка угостила их вкуснейшим пирогом и подала кусок очень хорошего сыру, испросив взамен благословения. Пришлось благословить, причём отсутствие у травника тонзуры её нисколько не смутило. Вечером Жуга насобирал на лопухах улиток, и эти «устрицы бедноты» вкупе с кореньями, мучной подливой, молодыми побегами папоротников и дикой черемшёй составили их ужин. Странник и девочка уже совсем собрались устраиваться спать, как вдруг Жуга насторожился, сел и потянул к себе посох.
— Что случилось? — встревожилась Сусанна.
Травник не ответил, только продолжал пристально всматриваться в ночь.
Пологий склон холма, с той стороны, где громоздились остатки стены, порос кустарником — чертополохом, бузиной и куманикой, шиповником — колючими, невысокими зарослями; такими всегда зарастают развалины и пустыри. Спрятаться вроде было негде.
— Там кто-то есть, наконец сказал Жуга. — Сиди тихо, я схожу посмотрю.
— Ой, не надо!
— Я не уйду. Я только до стены. А то костёр мешает, понимаешь?
Девчушка натянула одеяло до глаз, будто оно могло послужить защитой, и испуганно кивнула, однако только травник встал, выпростала руку и вцепилась в рукав его рясы.
— Успокойся. Я быстро, только взгляну и вернусь.
— Не надо смотреть, — сказали вдруг из-за развалин.
Травника будто подбросило — через мгновение он уже стоял в разрушенном дверном проёме — боком, с посохом на изготовку.
— Кто здесь?
— Я, — сказала Зерги, выходя из темноты. — То есть мы.
