Она кивнула без улыбки.
— У тебя достаточно ясный взгляд. Как можно убедить тебя, что я не своей волей причиняла вред тебе и твоим родичам?
— Не лги мне. Ты была счастлива, убивая Герейнта. Ты заколола Тибо, не почувствовав угрызений совести. Мои воины Аллаха исчезли. Джоанну… Джоанну ты с радостью порезала бы на кусочки.
У нее перехватило дыхание.
— Эта толстая корова. Что, во имя Аллаха, ты в ней нашел?
Он выпрямился. Это было великолепно, так высок он был, так похож на пантеру; как он не обращал на это внимания. Его гнев заставил ее пошатнуться. Он ударил бы ее, если бы не Хасан; или так хотелось ему думать.
— Что я в ней нашел? Что ты можешь знать, ты, демон, убийца детей? Что ты нашла во мне, кроме того, что ищет всякая сука во время течки?
Эта прямота была жестокой, и именно этого он добивался. Она сказала это себе. А ему ответила:
— Отлично. Это ревность и огонь в теле. Только тогда я обнаружила тебя, ты вряд ли был в монашеской келье и умерщвлял плоть монашеским аскетизмом.
Его кожа была даже белее, чем у нее; румянец на этой коже пылал гораздо ярче.
— И ты думаешь, что после этого я могу желать тебя? Или простить тебя?
— Я не убила ее.
— Не потому, что не пыталась.
— Если бы не ты, я не стала бы и пытаться. — На этих словах она запнулась. Сайида спокойно подошла, взяла у нее Хасана и исчезла. Никто даже не обратил на это внимания. Марджана вскинула голову и посмотрела на Айдана. Кровь отхлынула от его лица. — Мне было приказано именем моей священной клятвы, я была связана словами власти в том, что заберу ее жизнь. Я уже решила было нарушить эту клятву: просто найти ее, увидеть ее в лицо, быть может, легко ранить ее ради успокоения своего господина, а потом исчезнуть. И в каком же виде я нашла ее? Я вряд ли могла винить ее в том, что она получала удовольствие там, где могла. До того, как я увидела, с кем.
Айдану была ведома ревность, и безумие. Он мог распознать, что это было правдой. Но это не смягчило его.
— Ты сожалеешь о том, что сделала, но не ради нее, а потому, что из-за этого ты потеряла меня.
— Она всего лишь человек, — сказала Марджана.
Он резко выпрямился, глаза его сверкнули.
— Значит, ты не будешь жалеть, если я сверну шею этому щенку.
— Ты не осмелишься.
— Он всего лишь человек, — парировал Айдан. Тот же тон, тот же легкий привкус презрения.
Ее кулаки сжались. Он поймал ее на этом; он слишком хорошо знал это. Были просто люди, а были люди, принадлежащие кому-то. Но то, что та разжиревшая огромная тварь могла принадлежать ему… это было невыносимо.
— Ты думаешь, что смогла бы остановиться перед убийством младенца, — сказал Айдан. — И все же ты едва не сделала это. Она носит моего ребенка.
Слова отказывались облекаться смыслом. Конечно, смертная женщина не могла… как он мог…
Он снова атаковал ее, нанеся удар еще глубже, повернув лезвие в ране:
— Она боялась сказать мне; она боялась, что я прогоню ее. И когда она узнала, что я этого не сделаю, что после первого потрясения я был счастлив, что я с радостью принимал и ее, и ребенка, и все, что из этого могло получиться, она была так счастлива, что сам воздух, казалось, пел. А потом… потом появилась ты. Ты увидела и ударила. Ты потеряла последнюю надежду завоевать меня.
Марджана не могла заплакать, проявить ярость или закричать, отрицая все. Она была слишком горда. Она сказала:
— Смертные женщины стареют. И умирают.
Лицо его исказилось.
— О да, ты жестока, и ты холодна. Тебя не может коснуться человеческое тепло.
— Не больше, чем тебя.
Ответный удар. Он вздрогнул; губы его плотно сжались.
— Я ничего не могу поделать с тем, что сделали со мной годы, — промолвила Марджана. — Я была одинока; я стала рабыней, чтобы придать длинным дням хоть какую-то цель. Моя глупость и моя скорбь. Откуда мне было знать, что Аллах предначертал для тебя и для меня?
Он выслушал все, что в силах был выслушать. Он без единого слова отвернулся от нее и широким шагом вышел из пещеры.
Она позволила ему уйти. Он не мог сбежать, и знал это так же хорошо, как она. Быть может, он не знал того, чего не хотел знать. Большая часть его сопротивления была мятежом против иных устремлений его души.
Как хорошо ты лжешь себе. Его голос в ее сознании был горек от яда. Она отослала эти слова обратно, уже без яда. Его сознание захлопнулось, точно ворота.
Когда в пещере обитали трое, они обустроили для себя мирок, маленький, но уютный. Этот нежеланный четвертый уничтожил все.
Девчонка и ребенок не были к этому готовы. Он вторгся сюда, он был взрослым мужчиной и чужаком. Он видел, как Хасан радуется просто присутствию Марджаны и как Сайида раскрывается перед ней, делится радостью и теплом, словно с родной. То, что его видеть не хотели, было до боли очевидно. Его приняли не ради него самого, но ради Марджаны.
Он уходил из пещеры и не возвращался, пока его не принуждал к этому голод; а иногда даже и тогда. Если запастись терпением, можно было немного поохотиться. Он начал испытывать на прочность ограждающий круг, как тогда, когда шел на Масиаф; но этот круг не поддавался вообще. Создательница круга была внутри него и могла его поддерживать, и теперь она знала возможности Айдана. Он предполагал, что намного лучше, чем он знал ее.
Она всегда осознавала его местонахождение, как и он — ее. Часто она следовала за ним. Она не пыталась схватить его. На него шла охота, но охотник был терпелив. Казалось, ей было довольно просто видеть его; знать, что он в ее власти.
Ее сознание было открыто для него. Это было доверие, полное и безоговорочное. Это лишало его спокойствия. Но не разума. В этом прибежище ему было отказано. Он должен был знать, как она любила его и желала его; как глубока была рана, что теперь он не сумел бы вернуть любовь и желание.
Не сможет.
Не смог бы. Она предпочитала точность, будь оно все проклято. Будь прокляты ее годы, ее сила и ее настойчивость.
Упрямец, сказала она ему. Глупец.
Убийца, подумал он в ответ.
Она показала ему первого человека, которого он убил, когда ему было двенадцать лет. Она показала ему второго, третьего, четвертого. Она показывала ему годы странствий, сражений, разграбленных городов, врагов, беспощадно зарубленных в кроваво-красном угаре войны. Город — название он забыл, заставил себя забыть — город, истощенный осадой, изможденные тощие женщины с оружием, сделанным наспех из всего, чем можно было ударить и убить, одна из них, с криком бросившаяся на него, он в доспехах, она в изодранных лохмотьях, и дитя на ее спине, но он не видел его, пока не зарубил ее и его тоже одним ударом. И на миг почувствовал дурноту, но потом пожал плечами и вытер клинок, и вернулся к тому, что прежде всего было войной.
