— Дороги! — мимо, почти нога к ноге, пронесся бородач. Кнутом замахнулся, норовя огреть Румянца, да кобыла как раз провалилась в ямину, и всадник полетел в снег.
— Ярра! — донеслось сзади.
Мальчишка, наконец, справился с мышастым и направил того к реке. Проклятье, этого сопляка только не хватало!
Румянец, вылетев на лед, поехал, но удержался на ногах, только заржал возмущенно.
Куна далеко ушел. Кунгаи — по берегу, но тот широкой дугой отмель вымерзшую огибает, и если постараться, то можно успеть прежде них.
Бельт, хлестанув коня, во всю глотку заорал такое родное:
— Яр-яр-ярра!
Грохочут подковы о лед. И он трещит, гнется, разлетаясь мелкими брызгами и грозя расколоться вовсе. Полынья то справа, то слева, а сзади, догоняя, снова кричат… И хруст, и грохот — поскользнулся хадбан, грохнулся всей тушей, мальчишку подминая. В попытке подняться перекатился на спину. И уже не радостное «ярра», а иной, страшный крик выплескивается на ветер. Мучается человек, мучается конь.
Куна рядом, совсем близко. Его кишбер хорош, но тяжел на разгон, на льду Румянец его обойдет. Почти уже обошел! Почти…
Эта полынья успела зарасти кожицей льда, а снежный пух сделал ее неразличимой и опасной. Она возвестила о существовании радостным треском, и оступившийся Румянец рухнул, вытряхивая всадника, а сам провалился в воду по грудь. Прыгнул, пытаясь выбраться, и снова увяз.
Лед вокруг жеребца ломался, а черная пленка воды качала белое крошево.
Благо, у берега неглубоко — выбрались. Вымокли да вымерзли только. А треклятый наир ушел далеко вперед. И кунгаи. И даже дед на вороном мерине, которого он бодро подхлестывал срезанной лозой.
— Поиграли в догонялки. — На берегу Бельт кое-как стряхнул снег, ощупал как смог шею и ноющее плечо: приложило о лед крепко, хорошо, хоть не сломал ничего. И Румянец цел, только перепугался. Ничего, бывает.
Мимо, хромая разом на обе передние ноги, прошел мышастый хадбан. Без всадника.
Так оно тоже бывает: байга, разве ж угадаешь наперед? А им с Румянцем еще повезло. Крепко Ласка удачу привязала, да видать не совсем ту, которая для победы нужна.
— Всевидящего ради! От вас-то, от вас подобной беспечности я не ожидал! — Хэбу закатил глаза к небу и, пропоров клюкой сугроб, заговорил чуть тише. — Вы же понимаете, чем это могло обернуться?
Бельт понимал. Полыньей, ледяной водой, которая на ветру в момент вымерзла, покрыв ноги Румянца белой коркой. Кровью на снегу, криком раздавленного мальчишки, что уже не жилец, хоть и суетятся вокруг него слуги. Не поможет Сарыгу-нане ни лекарь, ни кам, ни харусова молитва, разве что сам Всевидящий чудо ниспошлет. А могло обернуться и случайной встречей, и погоней, в которой уже нету игры, но лишь попытка в очередной раз уйти и выжить. Много чем могло, да только ведь не обернулась. На то она и байга, чтобы радовать Всевидящего делами человеков, а самих человец — благословлением и покровительством божественным.
— Тише, хороший мой. — Ласка забрала повод и, приподнявшись на цыпочки, зашептала что-то на ухо коню, успокаивая. Тот, опустив голову, слушал внимательно. Понимал.
— Помимо всего прочего, — проскрежетал Хэбу. — Вы заставляете себя ждать. А эти люди ждать не любят. Быстро переоденьтесь в сухое, дабы никого не оскорблять своим видом. И сразу сюда.
— Иди, — повторила Ласка, поглаживая Румянца. — Я сама справлюсь.
Справится. Вычистит гриву да хвост, пальцами поснимает с ног ледяную крошку, к шкуре примерзшую, а Румянец будет стоять спокойно, вслушиваясь в гортанный наирский шепот. А изредка станет наклоняться, хватать Ласкины пальцы мягкими губами, дышать, отогревая.
Надо будет хлеба принести, с солью. И для Ласки чего-нибудь, просто, чтобы вернуться не с пустыми руками, хотя эти двое и с пустыми примут, и рады будут.
Только это все — потом, ближе к ночи. А пока подрагивающий Бельт только и успел, что сбросить отяжелевшую от воды куртку, сменить одежду и завернуться в длинный шерстяной плащ.
Впереди явно предстоял важный разговор с кем-то, кого Бельт не знал, но заранее невзлюбил, понимая, что разговор этот многое изменит. И многого потребует за эти перемены. Достаточно было взглянуть, как нервно переминается на снегу Хэбу Ум-Пан, некогда весьма могущественный человек в Наирате.
Провожатый в невзрачном сером плаще ловко пробирался между деревьев. За ним, стараясь не отставать ни на шаг, прихрамывал Хэбу. Бельт шел, ощущая, как, по мере приближения к Вед-Хаальд, наливается привычной тяжестью шрам. Все дальше и дальше от главного лагеря вглубь молодого ольса. Неприятно тер ногу разбухший от воды сапог, болели колени, а зубы нет-нет, да и постукивали от холода. Сейчас бы к огню да варева горячего глотнуть, согреться и изнутри, и снаружи. Наконец, проводник молча указал на заросли жимолости, на которой еще виднелись вымерзшие ягоды. За кустами ждали двое.
— Приветствую, уважаемый!
Бельт удивился поспешности, с которой Хэбу поздоровался с пожилым мужчиной в собольей шубе. — И благодарю за честь.
— Люблю зиму. — Хозяин шубы мял в горсти рассыпчатый снег. — Ирджин терпеть не может, а я люблю. Холодновато, конечно, но…
— Я был бы рад принять вас в своем шатре.
— Не говори ерунды, изгнанник, — проворчал второй мужчина, смутно знакомый.
Вроде бы где-то уже Бельт видел это сухое костистое лицо. И эти четки, мелькающие между ловких пальцев… Точно — посажный Ольфии Урлак-шад. Года четыре назад, при очередной межевой войне с хурдским ханматом он лично собирал отряды при Кабатте. И также, сидя на огромном жеребце, поигрывал четками, разве что тогда руки его были закованы в латные перчатки, что, впрочем, вовсе не мешало перекатывать бусины.
— Не говори ерунды, Ум-Пан, — повторил посажный и без паузы спросил: — Значит, это и есть Бельт, сын Номеля, славный камчар легкой вахтаги Лаянг-нойона?
Бельт не дернулся только потому, что давно ожидал чего-то подобного. И все равно неприятно.
— Вам виднее, ясноокий. — Хэбу отошел чуть в сторону, задев ветку и вызвав тем маленький снегопад.
— Отвечай, воин. — Теперь посажный в упор смотрел на бывшего десятника. Как и мужчина в шубе.
— Да, это я.
— Молодец, так и продолжай. Ты служил вместе с неким Орином?
— Да.
— И помог ему сбежать?
— Да.
— Поэтому он слушает тебя, как отца?
— Не знаю. Он был хорошим вахтангаром, я был сносным командиром. Я приказывал, он выполнял. Я говорил не творить глупостей, он делал их меньше, чем обычно. А потом я ему очень помог.
— Ты так честен из страха?
