— Собираюсь.
— Ты слишком благоразумный! А участвовать в байге — это…
Румянец, покосившись на рыжую, презрительно фыркнул, уж ему-то мысль определенно пришлась по вкусу. Застоялся.
— Значит, благоразумный?
— Ага. — Ласка снова выбралась на тропу и, уцепившись за гриву, велела. — Стой. Помоги. Ты вообще без седла когда-нибудь ездил? Тихо, хороший. Побегать хочешь? Побегаешь.
Ну и кому это было сказано? А с другой стороны, какая разница?
— Как тебе сказать, — усмехнулся Бельт. — Всего-то лет пятнадцать в бой на лошадях ходил, по мелочи кое-чего в этом деле смыслю.
Не выдержав и рассмеявшись уже в полный голос, Бельт подсадил Ласку. Та ловко вскочила на широкую конскую спину, уселась и, глядя сверху вниз, наставительно заметила.
— И вообще это опасно. Себя угробишь. Или коня.
— Зато знаешь, какой вкус у ветра, который бьет в лицо на полном скаку? Не передать. Сколько времени прошло, а я помню.
— Бывалый, значит, — поджала губы Ласка, разбирая гриву на прядки. Косичку заплести собралась на удачу? Или просто сор выбирает? — Тогда тем более знаешь, насколько это опасно.
С другой стороны долины заухали думбеки, возвещая о начале первого заезда. Донеслись и крики, заставившие Румянца попятиться.
— Спокойно, — Бельт, схватив за недоуздок, потянул коня по тропе. — Раньше ты, кажется, про опасности не думала.
— Раньше мне было плевать на тебя.
— А теперь?
— А теперь… Ну сказали же — если что, придется искать нового покровителя, — небрежно заметила она и, высунув язык, попыталась поймать снежинку.
Словам Бельт не поверил. Да и Румянец, кажется, тоже. Мотнул головой и тихо, совсем по-человечьи, хмыкнул.
А косичку все же заплела, четверную, с петелькой волос на конце, чтоб уж точно удача на конской спине удержалась.
На вершине холма гулял ветер. Он весело ерошил волосы на затылке, сыпал влажноватым снегом в лица и морды, путался в гривах и летел вниз, в долину, точно норовя обогнать тех, кому вздумалось испытать ловкость. Таковых собралось предостаточно, и среди этой разношерстной толпы нашлось место для Бельта.
— Туда, туда! — Замахал ручонками толстый распорядитель, суетясь, пугая лошадей и сам же от них шарахаясь. Смазанное жиром лицо его блестело; заплетенные в косицы усы обледенели; а снег налип на подоле шубы.
— Туда иди! Сейчас! Высокочтимый Куна, извольте обождать… не след байгирэ с…
— Вон пшел. — Рябой наир с расплющенным носом беззлобно шлепнул распорядителя плетью. — Не тебе указывать, когда мне идти.
Воспользовавшись приступкой, он вскочил на коня и смерил Бельта взглядом, в котором, однако, не было ни презрения, ни насмешки, скорее уж вежливый интерес. Впрочем, в скором времени исчез и он, сменившись равнодушием. Прильнув к гриве, Куна потрепал скакуна по шее.
— Садись, садись! — замахал распорядитель, подпинывая к Бельту приступку. — Не заставляй благороднейшего…
Рядом с кряхтеньем взбирался на лохматого жеребчика толстяк в синем тегиляе. По другую руку презрительно взирал на окружающих мальчишка лет двенадцати на хадбане мышастой масти. Чуть дальше, с краю, явно стесняясь собственной смелости, сидел, вцепившись в гриву обеими руками, бородач. Кобылка под ним явно укрючная, но крепенькая, живенькая, пляшет, косит глазом на наирского кишбера-полукровку. А тот, красуясь, шею гнет. Был тут и древний дед на столь же древнем мерине с обвислыми губами и крупными, растрескавшимися копытами. И пара кунгаев, пусть бездоспешных, но узнаваемых по манере держаться и черным нарукавным лентам. А лошади как пить дать свои, небось, и не клейменные. Оно и понятно: какой нойон позволит калечить собственность? А вон и купец на вызняцком рысаке, костлявом, горбоносом, стоящем, верно, не меньше Куновского жеребца. Только в отличие от наир, купец на конской спине гляделся этаким мешком соломы.
Проклятье, а ведь без седла Бельт и вправду давненько не ездил. И вообще затея дурная, детская, больше для Орина подходящая. Но запах! Тот самый, от которого потом долго дышится всей грудью. Права Ласка, мало в этой жизни хорошего.
— Уважаемые, по первому удару путь открыт. — Распорядитель продемонстрировал бронзовый диск и привязанный к нему молоточек. — Победа — за красными вешками у крепостных стен.
Он махнул, указывая не то на Вед-Хаальд, не то на выдавленную в снегу полосу. Этот заезд был последним из четырех, и дорогу изрядно расчистили.
По ней-то все и пойдут, а значит, у подножья быть месиву.
— Мы поняли, — оборвал Куна и, сняв кемзал, бросил его подбежавшему служке. За кемзалом последовали ножны с коротким мечом и шапка, под которой обнаружился платок. — Не затягивай.
Пригладив пальцем усики, он обернулся, смерил мальчишку насмешливым взглядом и крикнул:
— Эй, Сарыг-нане, не отстанешь? Конь-то хорош, к нему б еще и всадника такого же!
Кунгаи заржали, а мальчишка на хадбане, мазнув рукой по раскрасневшемуся носу, бросил в ответ что-то тихое. Снова смех.
Рука распорядителя обхватила рукоять молоточка. Ветер в спину толкнул, подсказывая, что вот сейчас…
Дззззен!
Медью хлестануло по ушам, плетью по бокам, поднимая в галоп. Руки впились в гриву. И вниз с холма, обгоняя треклятый ветер. Румянец истошно визжит, забирая левее, пропуская наирского кишбера, и белая рубаха Куны сливается со снежными перинами Гарраха.
— Ярр-ярра! — несется над долиной, подгоняя еще и еще.
Румянец, взяв разгон, скользит по склону, торопливо перебирая ногами, приседая на круп, почти заваливаясь, но каким-то чудом не падая.
Именно чудом. Круты конские бока. И валится в снег купец, падает, потеряв всадника, вызняк, катится по склону да верещит, ломая ногу в каменном разбитке.
— Ярра! — хлещет плетью по бокам Куна. И широкогрудый кишбер набирает ходу, проламываясь сквозь сугробы, оставляя после себя широкую тропу стоптанного снега.
В сторону пошел, к реке. И Бельт, решившись, повернул Румянца туда же.
— Ярр-рра! — визжит от восторга мальчишка, прилипший к конской шее, и застревает хадбан, вертится вокруг себя, то приподымаясь в свечу, то вскидывая задом, стряхивая налипший на бабки снег.
А кунгаи ровно пошли, по проложенной прошлою ходкой дороге. Нос в нос держатся. Вот так они и в атаку…
— Давай, мать твою! — Бельт орет и давится холодным ветром, но Румянцу хватает. Прыжок и еще, по следу Куны, по пологому склону, что скатывается прямо на серый речной лед.
И полыньи смотрят черными глазами.
Куна уже почти на берегу, обернулся, взмахнул рукой, и только рубашка на ветру хлопнула.
