— Что-то вы мудрите, Рональд. Никто бы ничего не доказал, вы умеете заметать следы.
— Приятно, что вы мне доверяете, дорогая. Так доверьтесь и дальше.
— Ладно. Уговорили, старый лис.
— Вот и замечательно.
— Но вы точно уверены, что сработает?
— Если сомневаетесь во мне, дорогая, так и скажите.
— Нет, Рональд, поступайте, как сочтете нужным.
— Спасибо за разрешение, дорогая.
— Не надо вашей иронии, дорогой. Будут у вас завтра гвардейцы с арбалетами, и Шу я отвлеку.
— Помните, если что-то пойдет не так, бросайте этот веер на пол.
— Да помню я, помню. Надеюсь, Властитель Архипелага не объявит нам войну.
— Ха-ха. Хорошо, Ваше Высочество. Значит, завтра в девять всех солдат ко мне, и сами им ничего не объясняйте, чтобы потом не пришлось им всем удалять память полностью. Договорились?
— Ладно. А теперь, дорогой мой, покажите-ка мне тот ваш эликсир…
«Скоро, Мастер. Очень скоро. Ты останешься доволен своим учеником. Твои уроки не пропали даром, дорогой наставник. Не мне одному пришла пора повидаться с Хиссом. Ты ведь не откажешься составить мне компанию? Не откажешься, я знаю», — боль и ненависть, ненависть и боль. И жгучая, горькая обида на самого себя, на свои глупые надежды. Ненавидеть Шу не получалось, как он ни старался. И убедить себя в том, что ещё лет пятьдесят жизни стоят того, чтобы забыть сияющие лиловые очи и выполнить то, для чего Мастер прислал его, тоже не выходило. Пусть она играла с ним, ставила на него, словно на скаковую лошадь, пусть унижала и била. Но в эти дни он был по-настоящему счастлив… иногда.
Что ж, осталось совсем немного, всего до ночи. Все равно раньше пытаться сбежать не имеет смысла. Хоть несколько часов должно остаться в запасе, прежде чем Её Сумрачное Высочество выйдет на охоту за ним. Часа три-четыре, им с Учителем много не потребуется. Приятнее, конечно, было бы поговорить с ним подольше, порадовать старика хорошо усвоенными уроками, но не рисковать же? Да и Орис обидится, если найдет труп Мастера в слишком уж растерзанном виде.
— Тигренок, — острые болезненно-холодные нотки в голосе принцессы отвлекли его от размышлений. — Иди, выпей кофе.
Обернувшись к ней, Хилл наткнулся на непроницаемо-вежливую маску. И чуть не застонал от впившейся прямо в сердце иглы. Шу отгородилась от него, стала чужой, холодной и недосягаемой принцессой. Лучше бы буря, гроза и наводнение, чем так. Чем взгляд сквозь него и эта демонова вежливость. Какого тролля она демонстрирует хорошие манеры? Почему не разозлится? Неужели так сильно приревновала своего маркиза? С какой стати? Он же ясно дал понять, что для него Тигренок такая же игрушка, как и для неё. Демоны, как же это все больно.
— Ты предпочитаешь весь день провести голодным? Как знаешь, — она отвернулась равнодушно и отправилась наверх. — У тебя четверть часа, милый, — приостановилась на первой ступеньке и даже не повернула головы в его сторону.
«Милый. Милый кофейник. Милый подсвечник. Зачем? Зачем так насмехаться? Так сказать это слово… будто мошку прихлопнуть. После того, как шептала мне — милый мой, ласковый… за что?» — Хилл смотрел ей вслед, раздираемый противоречивыми желаниями. Догнать, впиться в холодные бледные губы, сжать хрупкие плечи, выдавить стон боли и наслаждения из тонкого горла? Отвернуться и забыть? Запустить вдогонку нож, увидеть изумление в загорающихся яростью глазах? Открыть окно и прямо сейчас улететь от неё, и к демонам Мастера? Нет, вот Мастера к демонам надо проводить собственноручно. Ради этого можно и потерпеть ещё несколько часов. И пренебрегать любезным приглашением к столу тоже не стоит. Мастер Тени — это вам не жалкая кучка бандитов с большой дороги, в схватке с ним каждая мелочь имеет значение. Он же не самоубийца, чтобы соваться к Учителю усталым и голодным.
Стряхнув оцепенение, Шу осторожно взглянула на Тигренка. Таким он ещё никогда ей не показывался — сколько же у него лиц? И какое из них настоящее? Если то, что промелькнуло только что, когда ей показалось, что он сейчас убьет Дайма… опасный Тигренок. И Тигренок ли? Ей показалось, что маркиз знает о нем нечто такое, о чем не знает она. Но молчит. Шу прекрасно знала, что спрашивать его, если он сам не считает нужным о чем-то рассказывать, абсолютно бесполезно. Да и к чему? Надо бы отпустить Тигренка прямо сейчас, не откладывая. Больше ведь нет никаких сомнений в том, что он не желает оставаться с ней рядом.
И зачем Дайм устроил этот гнусный балаган? Зачем унизил и обидел его? Чтобы отрезать ей пути к отступлению? Чтобы показать ей наглядно, что она делает с любимым? Ему удалось. Вполне. После того, как Тигренок услышал об их с Даймом дурацком споре, ей и в глаза ему посмотреть стыдно. Боги, но как же не хочется расставаться с ним! Ещё хоть немного, хоть пару часов… просто смотреть на него, чувствовать его присутствие рядом. Дотронуться до него, хоть слегка… нет, она подождет до вечера. Или до завтра. Да, до завтрашнего утра. А сегодня — что ж, доиграем пьесу до конца.
Статуя изо льда. Ни одного проблеска эмоций. Ладно, пусть так… но все равно, как же он красив, даже такой, далекий и чужой. Не отвечает, не реагирует никак, словно не слышит. Ну и ладно. Ей самой не помешает немного успокоиться наедине с собой. Грим там наложить, костюм подправить, в текст роли заглянуть. Актерствовать, так актерствовать.
Через некоторое время вернувшись в гостиную, — в удобном костюме для верховой езды, — Её Высочество застала Тигренка преспокойно завтракающим. Лед растаял, на губах мелькнула непринужденная улыбка… только в глазах пустота, будто и вправду дверь захлопнулась, и засовы опустились.
— Ты готов? Идем, — Шу кивнула ему царственно. — Гитару возьми с собой.
Дождалась, пока он сходит за гитарой, и насмешливо улыбнулась, приглашая следовать за собой.
Весь оставшийся день Её Высочество общалась с братом. Как ни в чем не бывало шутила, смеялась и поддразнивала юного монарха, провела с ним воспитательную беседу на тему «как надо правильно ухаживать за любимой девушкой», подробно обсудила с ним приготовления к свадьбе Закерима и ещё сотню важных и не очень вещей. И совершенно не обращала внимания на Хилла. Настолько, что он чуть было не почувствовал себя натуральной комнатной собачкой. До самого обеда она обратилась к нему всего лишь один раз — велела играть что-нибудь легкое и спокойное.
Лунный Стриж перебирал бездумно струны и смотрел на неё. От сознания того, что видит Шу такой в последний раз, в его горле застревал горький горячий ком, мешающий дышать. Насколько проще было бы её возненавидеть, хотя бы разозлиться на неё. Но единственное, что он мог — впитывать каждое её движение, звук её голоса, её запах. И радоваться, что есть хотя бы эти последние часы рядом с ней.
