Они двинулись вперед. Но после окна с Никсагором ничего нельзя было различить в наступившей темноте.
— Что это? — спросил эсверец.
— Тысяча лет Ада… — ответил старец.
— Какого Ада? — простонал Крис.
— Кромешного!
Старец вел Кристофера вперед и вперед.
— Но Ада не должно быть! — с мукой в голосе продолжал настаивать Крис, когда они прошли шестую сотню лет.
— Для большинства людей его действительно нет. Однако считанным единицам его не миновать.
Скоро засиял свет. Но когда они вышли к нему, ничего радостного им не открылось. Маленькая уродливая девочка с огромной головой и редкими темными волосами стояла на коленях в сыром подземелье. Грязными руками она выбирала что-то из тарелки, в которой была налита кашица с комками.
— Это Цивана Бака, — пояснил старец. — Она умерла в возрасте двух лет, так и не покинув стены городской тюрьмы, где родилась от одной из заключенных проституток.
Крис поспешно шагнул дальше и снова оказался в темноте.
— Опять? — прошептал он.
— Нет, нет, — поспешил успокоить его старец. — Приглядитесь. Тут другое.
Крис прищурился. Перед ним была затемненная комната. Посреди стояла кровать, на которой лежал человек.
— Степан Половцев, — рассказывал тем временем старец. — Еще в раннем детстве он был помещен в психиатрическую лечебницу, где провел всю свою жизнь.
Крис покачал головой. Двинулся к новому окну. На одной из улочек, ведущих к рыночной площади сидел старик. У него не было ни рук, ни ног. Из глаз, затянутых бельмами, сочились слезы.
— Юэн Беспомощный. Прожил довольно долго, но ничего не увидел, не услышал, не сказал и не сделал.
Крис пошел быстрее. Его путь лежал мимо калек и сумасшедших, не вошедших в разум младенцев и взрослых. Эсверец остановился только тогда, когда перед ним появилась вполне благополучная девочка одиннадцати лет. Одета она была просто, но добротно. За спиной виднелся короб. Девочка бодро шагала по лесной тропинке.
Крис подошел ближе.
— Франческа О'Ли, — прозвучало над ухом. — Была отдана на услужение в лавку скобяных товаров. Разносила заказы. Через три минуты она будет изнасилована и убита лесными разбойниками.
Крис, как ошпаренный, отпрянул от окна. Теперь перед ним была реальность таверны. Некрасивый долговязый моряк дрался с моряком более грузным и взрослым. Вокруг было неспокойно. Чьи-то руки, ноги, головы случайно попали в кадр.
— Бернар Кохен погибнет в пьяной драке, которую…
Крис уже шел впереди. Он бросал короткие взгляды на сменявшиеся картины. Они сливались в одну: кровавую, исполненную боли и страданий. Не давая зародиться ропоту в душе гостя, старец пояснил: «Тема физического страдания — одна из ключевых в личной истории Никсагора. Он очень боялся боли и согласился на предательство не под пытками, как принято считать, а только из-за страха перед ними».
— Вы знаете истории всех воплощений всех людей? — спросил Крис.
— Я их считываю.
Кристофер выслушал еще десяток душераздирающих историй. Из центра очередного окна прямо на него мчался дикий степной человек. Старец улыбнулся:
— Это Тэнгиз Ядрэк. С него начинается целая череда борцов за справедливость в личной истории Никсагора. В 2349 году Ядрэк возглавил движение за независимость матиасцев от кирейцев. Восстание было жестоко подавлено. Все руководители и непосредственные участники — казнены.
Старец заметил:
— Сложность искупления одного греха отягчается неизбежностью совершения новых. «Введение масс в несчастья» — худшее, что можно было придумать…
В следующем окне на поле брани рубились рыцари.
— Никсагор участвовал в свержении драдуанского тирана Грегораша Темного. Когда будете в Драдуании, обратите внимание на галерею героев, что ведет в тронный зал. Четвертый справа является памятником Никсагору в облике Матиуша Смелого.
В следующем окне дева горела на костре. Крис видел запрокинутую голову, растрескавшиеся губы, разверстые в неслышимом крике. Огонь уже добирался до груди и охватил пламенем волосы.
— Августа Клеринг, дочь герцога Клеринга, приняла участие в диверсии, направленной на уничтожение важных элементов Абсолютного оружия цегенвейцев.
Кристофер с трудом оторвался от этого убийственного зрелища.
— Кларисса Вианьолл, поэтесса, — назвал старец следующее воплощение Никсагора.
Перед Кристофером была женщина с грустными глазами. В одной ее руке было перо, в другой - исписанный лист бумаги. Крису удалось полностью разобрать запечатленное на нем произведение:
Замеревший в прощании жест,
Полу-крик, полу-стон, полу-плач.
В Его край пешком не дойти,
И за жизнь не доедешь и вскачь.
И за век, и за два, и за три
Суждено тебе сделать лишь шаг.
Каждый шаг — упованье на Свет,
Приближенье сквозь Холод и Мрак.
Босиком ты пойдешь по льду —
Отметешь осторожности кредо.
Вдруг захочешь пойти ко дну —
Только глубже окажется небо.
Обливаясь слезами и кровью,
Упадешь и поднимешься снова.
И веригу, хомут или крест
Поднесут тебе как обнову.
Ты пойдешь по каленой пустыне,
Раздирая о камни одежды.
Истребится под солнцем гордыня,
Сила веры заменит надежды.
И когда впереди засияет
В восходящих лучах твоя плаха,
Ты почувствуешь только радость,
Нет ни боли, ни горя, ни страха.
Ты забудешь, чего ты ждала,
Ты забудешь, кого ты любила,
Только будет двигать тебя
Неизбывная, вечная сила.
Только будет в бессоннице бреда
Приходить к тебе голос из дали:
«Мне сказали, ты будешь к обеду,
Как ты думаешь, сколько мы ждали?
— После Клариссы в личной истории Никсагора было много видных представителей науки и искусства, — сказал старец, когда они двинулись дальше. — Вот, пожалуйста, Серж Манкович, основатель актерской династии Манковичей. Ему первому пришло в голову одно из десяти представлений «Ромео и Джульетты» заканчивать счастливой развязкой. Представляете, какой это вызвало ажиотаж у зрителей!
Крис посмотрел на красивого мужчину с гордо посаженной головой. Шевелюра русых волос, крупные черты лица, окладистая рыжая борода были видоизменены веками и создали Алику совершенно иной облик.
Убранство следующей комнаты показалось Кристоферу смутно знакомым. Но это была не холодящая память туманного прошлого, а воспоминания о чем-то относительно недавнем. Приглядевшись, эсверец понял, что перед ним комната, которую спустя века займет Рудольфе Дилано. Сейчас здесь находился человек, которого почти целиком скрывали горы исписанной бумаги и колбы, заполненные разноцветными жидкостями.
