О язвах, что покрывали и плечи, и грудь, и живот. Особливо одна выделялася, которая на боку, темною вишней выглядывала в растрескавшейся коже. На этакую и глядеть-то жутко.
Арей вон, на что силен, и то отвернулся.
— Зослава, — произнес он, — а это не заразно?
— Не ведаю. — Я боярина прикрыла. Помочь ему я не могла, надеюся, что бабка моя сумеет, потому что не заслужил человек, хоть бы и не самых честных намерений он, этакой судьбы…
— Тогда, будь добра, убери от него руки.
Убрала.
И даже о шкуру отерла.
Дед казал, что людские болезни род берендеев стороною обходят. Уж буду надеяться… да и бабка упредила б, когда б заразно. И боярыня не стала б сына в щеку целовать…
— И присядь на лавочку. — Арей меня за плечи взял да к лавке указанной проводил, точней, не лавкою она оказалась, а сундуком низеньким с крышкою покатой, на которую удобствия ради подушку кинули. — И Зослава… может быть, то, как я с ним буду говорить, покажется тебе неправильным. Жестоким. И ты захочешь вмешаться, только мне нужно, чтобы он ответил на вопросы. Я не причиню ему вреда. Не имею права. Но он об этом не знает. Понимаешь?
— Грозиться будешь?
— Еще как.
Я рукою махнула.
Переживу как-нибудь. Оно, конечно, радость то не великая, да только всякого странного и помимо Добромысла хватает, а от угроз еще никому плохо не делалося.
Арей же боярина усадил.
Да руки ему за спиною пояском стянул. И ноги тоже стянул, крепко так. Чтоб не сбег, значится. Верно, а то шукай его опосля по всему терему.
— Просыпайся, красавец ты наш, — сказал Арей и мизинчиком в грудь тыцнул. Я шею вытянула, до того хотелося ту самую особую точку разглядеть, да ничего не увидела.
Только боярин споро очухался.
Головою замотал.
Замычал.
Глазыньки разлупил и, меня увидавши, скривился премного. А я что? Я сижу тихенечко, как велено было. Семак бы ишшо… наши девки, когда чегой-то интересное случается, завсегда с семками идуть, так и смотреть интересней, и руки занятыя.
И рот молчит.
— Да как ты смеешь, холоп! — Голос у боярина был маменькин, грудной, глубокий. А я внове подивилася с того, как приняла Добромысла за юнца.
С того ли, что невысок?
Сутуловат?
И кость в нем мелкая. Мелкая — не значит, что слабая.
Он же руками дернул, ногами, понял, что связанный, надулся, что индюк.
— Ты, — говорит, — еще поплатишься!
— Не грози. — Арей присел на корточки и ножичек вытянул. Махонький ножичек, такой за сапогом носить сподручно. А люди сведущие бают, что главное не величина, а умение. Этаким ножичком многое сотворить можно. — Ты, по-моему, неверно оценил ситуацию. Ты связан. Я свободен.
— Ненадолго. Помогите!
Заорал Добромысл так, что у меня уши заложило. И на сундуке я подпрыгнула, заозиралась… а после глянула на Арея, который ножичком ногти чистил, и успокоилася.
— Не надрывайся, — присоветовал Арей. — Не услышат. Я ж и вправду маг… вернее, скоро стану. Грамоту вот получу… и иные привилегии…
— Не доживешь. — Добромысл голову вздернул. — Я лично прослежу, чтоб тебя вздернули…
— Это будет сложно. Если, конечно, ты сам не маг. Нет? Так я и думал… и в поместье твоем магов нет, я бы почуял… а со мною еще двое… трое, Зославу считая. Как думаешь, отобъемся?
— Да вы…
— Мы приехали в гости из огромного уважения к твоей матушке. Моя будущая родственница, невеста моего дяди, Кирей-ильбека, будущего кагана… того, который воссядет на Белую кошму…
Он говорил медленно-медленно, будто с силою из себя кажное слово тянул.
— Так вот, она пожелала почтить твою добрую матушку визитом… и я не счел нужным отказывать ей в этаком пустяке.
А он смог бы?
Ух, вовремя я языка прикусила. И голову задрала, аккурат как Добромысл. Ну, надеюся, что как Добромысл, щеки-то дуть я по-боярски не научилася. А вот семак зазря не взяла, с семками, небось, делать вид, что беседа тебя не занимает вовсе, легчей было б.
— Так уж вышло, что дядюшка мой, да продлят боги его годы, свою нареченную любит безмерно…
…ага, дурить.
— …и потому меня следом отправил, чтоб я, значит, в оба глаза глядел…
…абы не угляделся вовсе… от захотелося Арея треснуть да чем тяжелым, тою ж кочергою, которая при камине лежала спокойненько. А там еще и лопаточка имелася махонькая, кованая узорами, чтоб, значится, пепел прибирать.
От лопаточкой бы да по самому темечку.
А то несет всякое…
— …ты ведь понимаешь, что в мире много всяких людей. Есть обманщики, есть воры… убийцы… насильники. — И ножичек будто бы из руки выронил, да только ножичек, в воздухе кувыркнувшись, по самую рукоять в шкуру ушел.
Добромысл только глазом дернул.
Левым.
— Я н-не н-насильник…
— Да? Хорошо… а то ж с насильниками ваша Правда как поступать велит?
— К-как?
— На кишках собственных вешать. А мне бы не хотелось… грязно это. Неэстетично.
Тьфу ты, придумал жаху. А Добромысл побледнел прямо весь.
— М-мы н-не знали, что она просватана!
— Да ну?
— Божиней клянусь… за кого просватана… в селе всякое говорили, что нашла жениха… кого она там найти могла? Да она ж… девка обыкновенная. У мамки таких сотня…
— От и гулял бы по мамкиным. — Арей ближе придвинулся и за плечи приобнял. — Пойми, Добромысле, нет у меня желания с кровью увязываться. Да только вот призовет родственник мой меня после поездочки, спросит, как прошла… разве совру я?
От соврет и глазом не моргнет, ни левым, ни правым.
Роги и те не зачешутся, пущай и спиленные.
— Придется рассказать историю занятную, как невестушку его дорогую… деву беззащитную…
И на меня воззарился.
Я только и смогла, что глазки долу опустить. От как есть сидит на сундуку дева самая беззащитная, каку только вообразить можно. Сидит и розовеет щекою, стыдится, стало быть.
Переживает.
— …опоили зельем неведомым… или…
— Сон-трава! От нее вреда не бывает! Настой мамке целитель один делает! Я сам им пользуюсь!
И дернулся почесаться.
— Сиди смирно, — велел Арей. — Значит, опоили настоем сон-травы, а после покушались на честь ея девичью… и он спросит меня, зачем? Чего отвечу?
Добромысл засопел.
На меня глянул.
К Арею повернулся.
Голову повесил.
— Матушка мне велела… думаешь, я сам бы к такой поперся? Я девок других люблю, чтоб тонкая, изящная… твой родственник… у вас, наверное, другие вкусы…
— Эт точно, — заметил Арей, не понять, к чему.
— Она ж страшная! И здоровая… не жена была б — коровища… такую людям не покажешь… а мать велела… сказала, что этот брак меня спасет.
