И вновь непонятно, отчего сюды, так по лесам и буеракам, а назад — трактом да с обозом.
Хитрое это дело, воинская наука.
…И подумалося, что на ярмарке той Станьке платьев справим, аль тканей возьмем, того ж шелку азарского… будет у ней рубаха — всем на зависть.
С тою мыслею и задремала.
А уже в дреме и поняла, где видела я этакую картинку… чтоб пухлая белая кожа, будто одревесневшая, и трещина, и вишенкою в трещине этой — язва.
…не урожденная сие болячка.
…и не от еды она, не от пития дурного с Добромыслом случилась.
…прокляли его, да не просто прокляли, проклятие обыкновенное отмыть можно, а это — смертным словом наложено, вздохом последним, криком, что от самого сердца идет. На этот крик и отзываются Боги…
…и в книге той, которую Марьяна Ивановна мне давала, писали, что воздают сии боги по справедливости… тогда, выходит, заслужил Добромысл свою болезню.
Вот только ведает ли о том боярыня?
А коль не ведает, то… сказать? Бабке-то скажу… Добронраве Любятичне же… не поверит. Кто я? Княжна со скотного двора? Верно сие сказано… она ж боярыня и у всяких лекарей бывала. И не могли те лекари, коль и вправду учеными были, проклятия не разглядеть.
Значится, ведает…
Тогда и сказать должны были, что нет иного средства, кроме как раскаянием душу очистить да молить Божиню о милости.
Ведает, конечно, ведает.
Но не привыкла Добронрава Любятична молить, пусть бы и богов. Иное придумала, а что… надобно будет с Марьяной Ивановной побеседовать. Уж она-то об этаких проклятиях должна знать, авось и присоветует чего. Оно и случается, что в книгах не всегда все пишут.
На том и успокоилась.
И верно, возвернуся в столицу, побеседую… а там ужо и письмецо напишу боярыне, так оно правильней будет. Пока ж пущай бабкино лечение примет. Глядишь, и поможет хотя ж бы самую малость.
Заснуть я не заснула.
Успокоилась.
И поднялася засветло, сама. Сама и умывался — Арей на руки лил. После я ему… водица за ночь выстыла, ну так студеною мыться, оно только пользительней.
Только-только прибралася, как в дверь поскреблися.
— Добронрава Любятична к себе княжну Зославу зовет. Завтракать, — сказала давешняя девка тихим голосочком и глаза-то отвела. Стыдно ей, небось, за тое, что ночью случилося, да только зла на нее не держу, подневольный человек.
Я-то поеду, а она останется с боярынею, с сыном ейным.
— Мы идем, — ответил за меня Арей. И рученьку подал.
Понятно, что одну меня не пустит. А то вчера сонного зелья плеснули, сегодня, глядишь, и приворотным пожалуют. Мне оно надо?
Девка только носом шмыгнула.
Но за собою повела.
Трапезничать боярыня изволила в светелке, по-простому. Стол накрыли белою скатерочкой, а там ужо и блинцов высится стопка, да ладных, тонюсеньких, этакие не кажная баба сумеет испечь. К блинцам и сметанка была, и мед, и варенье малиновое… стояли блюда с орехами да грушами, в сахаре варенными, и иные какие сласти.
— Присаживайся, Зославушка. — Ко мне Добронрава Любятична обратилася хоть и ласково, да все одно с холодком. — Беседа у нас пойдет… приватная.
И на Арея взгляд кинула недовольный.
Ему-то за столом места не сыскалося, два креслица стояли. В одном Добронрава Любятична восседала, а другое, значится, для меня.
— Скажи своему человеку уйти, — велела боярыня, когда Арей это креслице отодвинул.
— Он не мой человек.
— А чей?
— Свой собственный, — отвечала я. И рюмку с наливкой из ручек Добронравы Любятичны приняла, сделала вид, что пригубила, чтоб не обижать хозяйку, да в стороночку отставила.
— Ты. — Боярыня стянула с пальчика перстенек бурштыновый. — На от за старание… а теперь поди прочь.
Ох, зазря она так… привыкла холопами командовать, да Арей не холоп. И перстенечка не взял, тот так и остался на скатерочке лежать.
— Боюсь, — ответил он спокойно, — что при всем моем желании я не исполню вашу просьбу, ибо идет она вразрез со словом, которое я родичу своему дал.
Когда ж успел только?
Но я молчу.
Блинка себе потянула, сметанки, приметила, что боярыня ея себе на тарелку плюхнула, значится, не травленая. Не будет же Добронрава Любятична себя самое заклинать.
— Поспешила ты, Зослава, обручиться. — Мне-то мнилося, что боярыня уговаривать меня станет, она же бровкою повела и вид сделала, будто бы Арея вовсе тут нет. — Зачем в столице женихов искать, когда дома свои молодцы имеются… крепко ты моему сыну глянулась.
Когда только успела?
Неужто вчерашнею ноченькой, когда он с комнаты моей сбег?
— А ему, сама разумеешь, ни в чем отказать не могу… так что благословляю вас…
Эк споро. Я и блина съесть не успела, а уже благословили.
— Жрец ныне же обвенчает…
— Нет. — Я тарелку отодвинула. Ежель так пойдет, то и вправду меня да без меня оженят.
— Что? — Боярыня нахмурилась.
— Благодарствую за ласку, Добронрава Любятична. — Я поднялась и поклонилася, как водится, в пояс. — Да загостились мы у вас. Ноне дни короткие, как до дому засветло добраться… что до сына твоего, то всем он хорош, думаю. И сыщет себе иную невесту, чтоб по нраву пришлась. Я же слово свое дала. И от него, уж прости, не отступлюсь.
— За азарина пойдешь?
— Пойду.
— Дура! — Добронрава Любятична кулаком по столу ударила. — Он тебя в степи увезет да бросит… нужна ты ему! А тут бы жила! Сыром в масле каталась…
Не хочу я сыром.
Да по маслу.
Масло скользкое… я же… вот вижу гнев ее алыми сполохами. И страх вижу, потаенный, животный, какой из человека зверя сотворить способен. И решимость… и отчаяние даже… нужна Добронраве Любятичне эта свадьба.
Может, большего бы разглядела, да она моргнула.
Осела мехом в кресле.
— Убирайтесь из моего дома, — велела.
А мы и радые.
Из таких-то гостей раньше уедешь — целей будешь.
— Только вот о чем подумай, Зослава, — кинула вслед боярыня, — ты-то уедешь, а родичи твои тут останутся… неужто не страшно будет за них?
А вот того не след было говорить.
Не надобно моих родичей трогать.
— С собой заберу, — ответила я, в дверях остановившися. — Так оно всем спокойней будет…
ГЛАВА 53
О возвращении и днях особых
Карета скакала по мерзлой дороге. Бабка охала, молчала Станька, вцепившися в бабкину руку. На меня если и поглядывала, то искоса, видать, еще сторонилася. И было от того горько, я ж ни словом, ни пальцем ея не тронула.
— Баб, а баб. — Мне от тишина этая не по нраву крепко была. — А поехали в столицу…
— Зачем?
