И не стала добавлять, что лишь осознание собственной исключительности весь последний год удерживало меня от того, чтобы повеситься на крюке от люстры. Этого — и что без меня Сашка снова запустит учёбу.
Воспоминание кольнуло сердце тонкой иголочкой тоски.
Мне до боли хотелось его увидеть. Рассказать обо всех безумствах, которые со мной произошли. Потому что я всегда всё рассказывала ему.
Почти.
— Можешь придержать слова восхищения при себе, — великодушно разрешила я.
— А… ты… — девушка облизнула пересохшие губы, — ты что, уже учишься в универе? Сколько же тебе лет?
Поскольку я ожидала несколько другой реакции, то нахмурилась:
— Девятнадцать.
Криста долго смотрела на меня, птичкой склонив голову набок.
Так, будто впервые увидела.
— А я думала, тебе лет пятнадцать, — наконец глубокомысленно изрекла она. — Совсем мелкой выглядишь.
— Всё, что ты усвоила из моих слов — это факт моего поступления в универ?
— Нет, — на удивление спокойно ответила девушка, поднимаясь с кровати. Приблизившись, села напротив. — Ещё то, что ты действительно можешь вытащить нас отсюда.
Положила перед собой пергамент. Повернула чистой стороной кверху.
И, обречённо вздохнув, открутила крышку пузырька с чернилами.
— Так. Какие слова, говоришь, тебе ещё надо написать?..
Мы просидели, наверное, полночи. Криста очень скоро начала клевать носом, рискуя испачкать его в чернильнице, но я объявила отбой, лишь когда мы исписали все четыре свитка мелким шрифтом с обеих сторон. Тогда я задула свечи, уже близившиеся к состоянию огарков, и мы с наслаждением заползли под одеяло.
К сожалению, только одно.
Под нами захрустела свежая простыня, едва уловимо пахнущая лилиями. Некоторое время мы с сокамерницей, ворочаясь, перетягивали одеяло на себя — пока я, махнув рукой, не выползла из-под него.
Ничего страшного, всё равно в рубашке сплю. К тому же в комнате тепло.
— Хорошие свечи у дроу, — едва слышно протянула Криста, удовлетворённо свернувшись калачиком под пуховым трофеем. — У эльфов они трещат и дымят, а эти… у них пламя такое ровное, и хватает надолго…
— Прихватим одну как сбегать будем? Пусть эльфы выяснят, как дроу их делают.
— Ага…
Она зевнула сонным котёнком — широко, умильно, обнажив мелкие зубки, — и заснула, как котёнок — мгновенно. Только что говорила со мной, а потом закрыла глаза, и звук её дыхания окрасил тонкий присвист.
Я сняла очки, положив их рядом с подушкой. Легла, закинув руки за голову. Глядя в потолок, мысленно перебрала свитки с риджийскими словами, отныне надёжно хранившиеся в моей памяти.
Закрыла глаза, чувствуя, как подкрадывается на мягких лапках долгожданный сон.
Что ж, будем надеяться, нам действительно удастся выпутаться из этой передряги. И желательно безболезненно.
Хотя бы для меня.
Глава 2
НАСЛЕДНИК РОДА МИРКРИХЭЙР
Утром меня разбудил вопль Кристы. Очень похожий на тот, что выдернул меня из сна в темнице.
И, прежде чем открыть глаза, я понадеялась, что подобный способ пробуждения не войдёт у неё в привычку.
— Что? — Я рывком села в постели, нащупывая очки.
Сокамерница, не отвечая, молча ткнула пальцем куда-то в сторону окна. Поспешно спрятав глаза за стёклами, я обратила внимание на растопленный кем-то камин — и натолкнулась на чужой сияющий взор. Сияющий в прямом смысле этого слова.
И странный, чарующий блеск синевы и серебра, которым светились очи юноши, застывшего у стола с грязными тарелками в руках, заставил меня почти залюбоваться.
— Доброе утро, — вежливо произнесла я, приветствуя незнакомца. — Что вам нужно?
Тот лишь улыбнулся в ответ узкими губами, и улыбка эта походила на лезвие ножа. Кожа его была пепельно-серой, как у дроу, но черты — ещё тоньше, ещё острее, ещё неправильнее, и волосы — чёрный обсидиан, а не лунное серебро, и глаза — не яркий янтарь, а блёклый синеватый перламутр, и бесформенные одежды — похожие на мантию, сотканную из сумрака ночи…
Одновременно с тем, как я встала с постели, юноша отступил на шаг, в тёмный угол рядом с окном, и каким-то образом совершенно слился с тенью. Ещё мгновение я видела огоньки его глаз — а затем пропали и они.
Когда я приблизилась к столу, в комнате уже не было никого, кроме нас с Кристой.
— Кто это был? — выдохнула сокамерница.
— Думаю, кто-то вроде уборщика. — Я запоздало сообразила, что на мне нет ничего, кроме рубашки, прикрывающей ноги до середины бедра. Мстительно понадеялась, что мои кривые ноги будут преследовать незваного гостя в кошмарах. — Тоже мне, юноша бледный со взором горящим…
На всякий случай обследовала угол на предмет потайных люков и дверей, но ничего не обнаружила. Ожидаемо.
— Похоже, он ещё и официант, — добавила я, заметив на столе чистенькие серебряные колпаки, под которыми явно скрывался наш завтрак. Мельком заглянула в зеркальце, лежавшее на столешнице, торопливо поправила вздыбленную чёлку, скрыв противную россыпь мелких прыщей на лбу. — Давай-ка умываться и есть.
И мантия колдуна, и мои джинсы бесследно исчезли. Похоже, их забрали в обмен на еду, и за этой едой я обнаружила, что мне больно глотать. Это тоже было ожидаемо — купание в реке и ночёвка на ледяном полу не могли обойтись без последствий. Особенно для человека, который больше половины уроков физкультуры просидел на скамейке по причине освобождения после болезни.
Если кто-нибудь всё же принимает участие в нашем создании, в чём я сильно сомневаюсь — ваяя меня, он настолько переборщил с интеллектом, что на иммунитет просто не осталось места. Насморк, кашель и прочие ОРВИ цеплялись ко мне регулярно, а за весь четвёртый и пятый класс школы я посетила от силы уроков сорок, за два года умудрившись переболеть бронхитом, гайморитом, отитом, воспалением лёгких и вирусным менингитом. Какой-то болячке так понравилось в моём организме, что лекарства заставляли её кочевать из органа в орган, но никак не уходить. Мама сбилась с ног, таская меня по врачам, а те только руками разводили.
В конце концов я всё же выздоровела, но ещё долго отходила от последствий постоянного приёма антибиотиков. Те два года я спала не в своей комнате, а в маминой кровати, у неё под боком. Тогда мама не объясняла, почему настояла на моём переселении. И лишь годы спустя призналась, что устала по пять раз за ночь бегать в другую комнату, чтобы проверить, дышу ли я…
Тарелка расплылась перед моими глазами, заставив проглотить комок в горле. Нет, не плакать, только не плакать! Срочно возвести в степень… тройку, да, тройку. Первая — три, вторая — девять, потом двадцать семь, восемьдесят один, двести сорок три…
