Нет, на телеге в Найгету приедет его убийца. На той самой позорной похоронной телеге, что доставила его к эшафоту. Это правильное решение. На шайлской плахе умерла его честь, а в Найгете умрет он сам. Он уже мертв наполовину — так на чем и везти покойника, как не на похоронной телеге? Долгий, однако, путь предстоит Даллену от смерти и до смерти.
Тэйглан искоса глянул на телегу. «Лошадка мертвых» не очень-то годится для долгой дороги — а уж тем более рытвины и колдобины не делают ее удобнее. Но Даллен ни звука не проронил, ни словом не пожаловался на немыслимую дорожную тряску и тяжелую жару. День выдался знойный, и Тэйглан не раз уже порывался объявить привал, хотя до сумерек было еще далеко. Порывался — и не объявил. Много чести для покойника — делать его посмертный путь слишком легким… на том свете небось не шелком ему дорогу устилать будут — так и на этом незачем нежничать. Ну вот ты только попроси облегчить твои нынешние загробные муки — тут-то тебе и скажут, какое посмертие ты заслужил!
Но Даллен не просил ничего. Он и вообще за все время пути ни слова не молвил… покойник, самый что ни на есть настоящий покойник. Впору подумать, что ему и в самом деле уже ничего не нужно. Дважды Тэйглан останавливал отряд, чтобы скованного пленника отвели к обочине — отлить: недоставало еще, чтобы он в своей телеге начал ходить под себя! Вони потом не оберешься. Один раз Тэйглан приказал дать пленному флягу с водой. Даллен все принимал без единого слова и так же молча вновь укладывался на солому, устилавшую доски телеги. Тэйглана так и подмывало прекратить эти попечения и поглядеть, как скоро Даллен попросит о чем-нибудь, и сдерживал он это желание лишь с немалым трудом.
Даллен лежал на правом боку, ухватясь кое-как скованными руками за бортовины телеги. Этот нынешний Даллен был разительно непохож на себя прежнего — опрятного, чисто выбритого, одетого с неброским изяществом, Смертная рубаха, мокрая от пота насквозь, облепила тело. Короткие, всего до плеч обрезанные волосы из темных сделались черными, сбились в неровные пряди. Настоящей щетине предстояло проклюнуться на его лице лишь к утру, но даже и теперь темная ее тень легла на чуть впалые щеки, прибавив к двадцати пяти годам Даллена, самое малое, еще пять. Губы обметало, и корка уже успела кое-где потрескаться до крови.
Тэйглан нахмурился: жара стояла такая, что аж воздух звенит, но пленника, судя по всему, пробирал озноб. Да хоть бы его и насмерть заморозило!.. но нет — он должен добраться до Найгеты живым.
Тэйглан подъехал к телеге поближе. Нет, никакой ошибки — дыхание Даллена было неровным и трудным. Тэйглан, превозмогая ненависть, привычно коснулся щеки пленника, потом запястья… лихорадка, вне всяких сомнений.
— Привал! — крикнул Тэйглан, и знаменный первым натянул поводья.
Лихорадка… да, этого и следовало ожидать, тем более по такой жаре. Клеймо, конечно, в первую очередь… хотя и не только клеймо. Несомненно.
— Сядь, — велел Тейглан, и Даллен повиновался — по-прежнему молча, все с тем же равнодушием ожившего мертвеца.
Тейглан распахнул на нем смертную рубаху и приспустил ее до пояса. Так и есть. Не только клеймо — все раны выглядели скверно. Очень скверно. Воспаление продвигалось стремительно. Если не обработать, к завтрашнему утру, самое позднее — к полудню, они начнут гноиться.
А будь ты трижды проклят!
Негнущимися от ярости руками Тэйглан расстегнул дорожную сумку. Так… этого определенно не хватит.
— Хэйдльяр! — окликнул он. — Сними с вьючной лошади мою запасную сумку и флягу и тащи сюда, И полотна чистого прихвати.
Хэйдльяр кивнул и опрометью бросился выполнять приказ.
— Будет больно, — предупредил Тэйглан по бессознательной привычке целителя и лишь потом осекся и прикусил губу, но было поздно. Сказанного назад не вернешь.
Даллен и тут смолчал.
— Это все нужно промыть, — злясь на себя, добавил найгери. — Покуда тебя мухи не засидели.
Покрытые коркой губы с усилием разлепились.
— Мухи — это не страшно. — Жаром от Даллена несло как от костра, но говорил он внятно, хоть и медленно. — Мушиные личинки только мертвую плоть выедают, гнилую, а живое тело не трогают. На самом деле они не хуже лекаря любую рану чистят. Я знаю. Я был в бою… и раны видел. Когда лекаря убили, а до Шайла еще неделя была… таким же вот жарким летом. Кто сумел себя превозмочь, брезгливость свою одолел и личинок не трогал — те выжили. Кто не смог… тем лекарь уже не понадобился.
Тэйглан был не только Поющим нижней ступени, но и Исцеляющим ступени средней, и он знал, что Даллен прав. Тэйглану и самому доводилось вычищать воспаленные раны с помощью мух, когда его лекарские припасы оказывались на исходе. Даллен был прав — и его правота жаркой яростью окатила сердце найгери. Преступник не может, не должен, не смеет быть правым хоть в чем-нибудь, хоть в самой малейшей малости! Права он не имеет на правоту! Она все равно что плевок в лицо его жертвам… она ранит, эта его правота. Ее не должно быть… но она есть, и от этого никуда не деться.
— А сам ты был тогда ранен? — сухо спросил Тэйглан, завидев неровный белый рубец на боку пленного, убегающий от левого соска вниз и назад, к бедру, — широкий, старый уже и дурно в свое время зашитый.
— Да, — односложно ответил Даллен и вновь сомкнул губы.
Был, значит, ранен… и выжил. Само собой. Тому, кто способен бить в спину, брезгливость всяко не свойственна, и преодолевать нечего. Было бы о чем спрашивать…
— Пей, — так же односложно распорядился Тэйглан, и Даллен послушно припал губами к маленькой фляге. Горькое целебное питье он выглотал, не морщась, в четыре огромных глотка.
Больше он не сказал ни слова — ни тогда, ни потом, когда Тэйглан промывал и зашивал раны и накладывал повязки. Глаза Даллена смотрели твердо и бесстрастно, словно он и вовсе не испытывал боли… ну, сущий покойник.
В конце концов, чего и хотеть от мертвеца?
Целебное питье сделало свое дело, хоть и не до конца. Тяжелая лихорадка и вправду миновала тем же вечером, но небольшой жар все же остался, не сдаваясь ни на какие лекарские ухищрения. И немудрено. Раны Даллена упорно не желали заживать, даром что зашил их Тэйглан на совесть. Выглядели они все хуже день ото дня.
На четвертый вечер Тэйглан решился.
— Швы надо снять, — хмуро сказал он, глядя себе под ноги.
Даллен слегка приподнял бровь.
— Так скоро? — осведомился он.
— Швы надо снять, — повторил Тэйглан. — И прочистить раны заново. А потом опять зашить.
— Так снимай. — Даллен повернулся и устроился поудобнее — насколько это можно было сделать в кандалах и не слезая с телеги.
