– Скажешь тоже, – живо возразила женщина, смущённо улыбнулась.
– Но это правда. Я помню, конечно, своё детство, первое сентября и школу, университет; помню, как решил заниматься археологией, но знаешь – это всё так плоско и бессмысленно по сравнению с яркостью моей жизни после встречи с тобой.
Слегка зарумянившись, она прильнула к нему, утыкаясь в складки пальто, вечно нечищеного пальто – он всегда забывает сказать ей, чтобы почистила, никогда не замечает. Муж обнял её, лёгким движением погладил по макушке, прижался губами к тёмным волосам.
Дети на краю пруда, окружённые стаей голодных уток, что-то бурно обсуждали.
Мужчина в тёмной комнате досадливо поморщился, кинул взгляд на окно. Прямоугольник казался чёрным, прутья решётки поглотила ночь – стемнело быстро.
Снова посмотрел в хрустальный шар, на пруд в чужом мире, на обнявшуюся пару.
С коротким вздохом прошептал:
– Несчастные слепцы...
Сомицу – ноябрь
Азраэль: Таллинн
В узком коридорчике «сталинской» квартиры с высокими потолками задребезжал телефон.
Женщина средних лет, в фартуке, с руками в мыльной пене, выглянула из кухни. С опаской посмотрела на приоткрытую дверь в комнату, быстро вытерла ладони о висящее на ручке кухонной двери полотенце, побежала в коридор. Зашелестела занавеска из деревянных нитей, составляющих порядком выцветшую мозаичную картинку.
Хозяйка квартиры сняла трубку, шепнула:
– Ало?
– Светланпетровна? – спросила трубка знакомым голосом.
– А, Валентина Яковлевна! – обрадовалась женщина. – Как ваши дела? Какие новости?
– Ой, да у меня-то всё по-старому, муж да дети, верчусь, как белка в колесе, – собеседница словоохотливо пустилась в разговор. – У младшего-то, Семёна моего, представляете, в школе порядки какие-то новые завели, денег требуют!
– На что?
– Ой, я даже и не знаю, питание – не питание, а Сёмочка мне так невнятно объясняет! Хотела спросить у старшего, он же в той же школе учится, так тот плечами пожимает, мол, ему на питание денег не надо, ты, мамка, на расходы побольше давай! Ой, кстати!.. – тут в голосе Валентины Яковлевны прорезалось плохо скрываемое стремление скорее поделиться. – Моему старшенькому-то! Девицы так и названивают, так и названивают!
– Да вы что. Ему же только пятнадцать вроде.
– Да-да, а звонят уже такие девушки, взрослые такие – я же по голосу слышу! Спрашивала его на днях: «А девочка-то тебе какая-нибудь нравится?» – а он отмахивается, да ну, мол, надоели! – собеседница хихикнула.
Из вежливости Светлана Петровна заохала.
– А ваш-то как? – поинтересовалась знакомая. – Большой, небось, мальчишка-то уже?
– Десять исполняется, – Светлана Петровна понизила голос, прильнула к трубке: – Да странности с ним какие-то творятся, Валентина Яковлевна, и говорить-то страшно.
– Да вы что, – озадаченно отозвались на другом конце провода. – Какие-такие странности?
– Я даже не знаю, как назвать... Лунатизм не лунатизм... По ночам-то он не ходит, – женщина докладывалась и поминутно оглядывалась на незакрытую дверь, очертания которой проглядывали сквозь занавеску, – ходить-то по ночам не ходит, но снится ему что-то, бормочет всякое непонятное, и ведёт себя странно.
– А что бормочет?
– Глупости какие-то бормочет! Азраила какого-то призывает, несёт что-то про бога на земле и воплощение в человеческое тело. А сам ведь ребёнок совсем!
– Кто это Азраил такой?!
– Кто его знает, ангел вроде с огненным мечом. Из Священного Писания. Я сама не знаю, слыхала где-то.
– Ой, подождите, у мужа спрошу, он у меня всё знает, – трубка издала гулкий стук и невнятно зашелестела.
Светлана Петровна оглянулась ещё раз, прислушалась, но в квартире царила тишина. Племянник, похоже, не интересовался тёткиной болтовнёй.
Трубка снова ожила, пошуршав, выплюнула возбуждённые слова:
– Бог смерти, говорит! Принимает души в Божье царство!
– Ох ты, в наш-то век безверия и атеизма! – Светлана Петровна с трудом подавила желание перекреститься. – И откуда у мальчика такое в голове только берётся?
– Вы, Светланпетровна, – посоветовала Валентина Яковлевна, – отведите его к психиатру. Там скажут, что делать.
– Ох, и правда, и правда, – согласилась женщина. – Но вы подумайте, столько лет ничего не было, а тут вдруг началось!
– Да вы что...
– И рисовать начал. То есть рисовать-то он и раньше рисовал, хорошо рисовал, ещё родители живы были, а тут словно одержимый стал. Только и делает что рисует, ничего кругом не слышит. А ночами – сны эти странные, кошмары. Я уж думаю, может, родителей вспоминает? Ведь никто ж не знает, как они умерли, милиция дело так и забыла. То ли самовозгорание какое, то ли воры подожгли. То ли, грех сказать, маньяк забрался. Хорошо, мальчик сам жив остался.
– Вы молодец всё-таки, Светланпетровна, – посочувствовала трубка. – Не всякая бы решилась в такой ситуации ребёнка взять.
– А что же делать? – вздохнула она. – Как его одного оставишь.
И снова оглянулась на приоткрытую дверь.
Суваци – декабрь
Дарина: Токио
Девочка-подросток в тёмно-синей школьной юбке, длинном свитере, форменных чёрных гольфах, цветом сливающихся с ботинками, возвращалась домой. По улице гулял ветер, подхватывал волосы, хлестал по лицу. Поёживаясь, девочка шмыгала носом.
Солнце садилось. Дарина задрала рукав, прикрывающий кончики пальцев: защита от зимнего холода, замена перчаток, – посмотрела на часы. Пять вечера – дневное светило неторопливо катилось за черепичные крыши домов. На востоке уже изгибался неподвижный месяц, ещё почти невидимый, одного цвета с плывущими высоко в голубом небе облаками.
Тяжёлая сумка неудобно била по боку, девочка остановилась, устраивая содержимое поудобнее.
Всё в порядке? Всё в порядке?..
Дарина тревожно оглянулась, потом опустила глаза, застыла, стискивая ледяными пальцами перекинутый через грудь ремень. Землетрясение? Показалось, земля под ногами чуть заметно дрогнула, готовясь подбросить. В ушах звенело.
Что-то надвигалось. Что-то опасное.
Школьная сумка показалась предательски тяжёлой, мёртвым грузом, тянущим ко дну. Нельзя здесь стоять! На дорогу, подальше от домов – рядом со зданиями слишком опасно, здесь – опасно, Дарина знала, чувствовала каждым волоском.
Она скинула через голову ремень, сумка беззащитно шлёпнулась на асфальт. Бросить тут? Дарина снова застыла, растерянно смотря на истёртую коричневую кожу. Там же все вещи, учебники, кошелёк…
