Повисло молчание, нарушаемое лишь хриплым дыханием. Затем послышалось:
— Во имя Креста Господня! И Балиан не убил его за это?
— Балиан? Балиан проклял его на трех языках, а потом спросил его, не желает ли он взять его в обучение.
Тибо улыбнулся про себя. Рассказ заинтересовал публику, и все присутствующие пытались не таращить глаза на его героя. Тибо заметил, что ни у кого не возникло и мысли, что молодой нахал не был так молод, как казался. Райана была маленьким королевством и находилась слишком далеко, ее воинство почти не участвовало в войнах на Западе и совсем не воевало на Востоке. Никто здесь не знал, кем был ее король. И его брат…
Люди верят в то, во что хотят верить. В этом была мудрость Герейнта и залог его безопасности. Его происхождение не обсуждалось там, где о нем могли услышать чужие. Порою Герейнт говорил о грядущем приезде своего дяди с опаской, хотя и посмеиваясь над собой. "Он старше, чем я, и мудрее, и долго учился выглядеть если и не обыкновенным, то по крайней мере человеком. Но все же… он тот, кто он есть. Он никогда не лжет об этом. Если кто-либо спросит его напрямик…"
До сих пор никто не спросил. И Тибо намеревался сохранять такое положение и дальше. И хотя это означало оказаться в пределах видимости матери, Тибо пристроился рядом с Айданом, вооружившись вежливой сдержанностью и бдительностью, приличествующей оруженосцу.
Герейнта опустили в могилу под часовней Аква Белла, и хотя отходную по нему мог бы прочесть сам епископ, но супруга покойного предпочла обойтись молитвами скромного замкового капеллана. Старый и почти слепой, он тем не менее сохранил прекрасный голос, и еще не совсем лишился разума, хотя один раз все-таки забылся и назвал Герейнта именем отца Маргарет.
Все происходило так, как этого пожелал бы Герейнт.
— Это была благословенная кончина, — сказала Маргарет, когда церемония была окончена. — Он умер без боли, в расцвете жизненных сил. Ему не о чем горевать.
В зале и в покоях было полно людей, которые хотели бы думать, что их присутствие утешит ее. Но здесь, в прохладном полумраке часовни, они позволили ей на некоторое время побыть одной. Тибо не хотел бы быть здесь, но ему больше некуда было пойти. Ему казалось, что сквозь пыль, ладан и древний камень он обоняет запах смерти. Глупости. В могиле его деда, под изображением покойного, теперь лежали только старые кости, высохшие и лишенные плоти. Тело Герейнта было плотно замуровано в нише, предназначавшейся для Маргарет, набальзамировано и скрыто за слоями свинца и штукатурки, под тяжелой плитой, которую с трудом поднимали четыре сильных человека. Позднее здесь будет установлено его изображение, в полом доспехе, с эмблемой Крестового Похода на груди.
Айдан преклонил колени возле ниши. Если он и молился, это была молитва воина, полная яростной силы. Так мог бы выглядеть святой, собравшийся вступить в схватку с самой смертью.
Тибо задрожал. Это, он уже знал, превосходило силу Айдана.
Маргарет медленно пошла через часовню. Длинная тень, отбрасываемая ею в свете лампы, легла на могилу ее отца. Она остановилась у могилы Герейнта и положила ладони на плиту. Ее бил озноб. Тибо смотрел на нее с чувством, напоминающим ужас. Маргарет была самым сильным человеком в мире. Маргарет никогда не теряла ни выдержки, ни самообладания, ни разума. Маргарет никогда не плакала.
Это было так, словно сам замок вдруг начал рушиться. Тибо застыл, потрясенный и беспомощный. Айдан, словно и не был поглощен молитвой, поднялся и коснулся ее плеча. И она не отшатнулась. Она приникла к нему, словно в поисках спасения. Он склонился над ней, укачивая, успокаивая ее, словно ребенка, не говоря ничего. Его лицо было мертвенно-неподвижным. Щеки его были влажными.
Тибо не знал, что будет делать, до того, как сделал это. Он подошел и прижался к ним. Здесь было его место, здесь с ним делились теплом и силой. Они обнялись на краю смертельного холода. С этого началось его исцеление.
Для Айдана не существовало исцеления, пока убийца Герейнта был жив и оставался безнаказанным. Айдан работал, ел, говорил, даже смеялся, но ни память, ни скорбь не оставляли его. "Всего на час, — плакала его душа. — Всего на час раньше…"
Но под этим крылась бесконечно более мрачная, бесконечно более ужасная мысль: "Я ничего не знал. Я, при всей своей силе, при всей своей гордости, при всей моей уверенности в том, что весь мир принадлежит мне и я могу делать все, что захочу, — я был слеп, как любой смертный червь."
Герейнт умер, а у Айдана не возникло ни малейшего предчувствия. Он был полон счастья, предвидя конец дороги, зная, как Герейнт встретит его: будет пытаться выглядеть мужчиной, помня о своем титуле, но в конце концов плюнет на все это и будет вопить от радости, как мальчишка. Он умер до того, как смог осознать это, он ушел туда, куда уходят смертные, туда, куда Айдан не сможет уйти никогда.
Принц обедал за господским столом в главном зале замка Аква Белла, ел мало, молча и спокойно. Но под маской спокойствия крылись рыдания и ярость.
Ассасины не оставили ни единого следа, осязаемой памяти своего прихода. Хлебец исчез, был выброшен в страхе. Герейнт лежал в могиле.
Но Айдан знал, куда отправляться на охоту. Убийца был послан из Масиафа; и в Масиаф убийца непременно должен был вернуться.
Айдан больше не притворялся, что ест. Его племени не нужно было много еды для поддержания жизни, и даже это количество было больше того, чем он мог бы съесть сейчас. Гости безмолвствовали, как и подобало на похоронах, но выглядели они весьма голодными и жаждущими вкусить вина, привезенного из Вифлеема. За верхним концом стола леди Маргарет ела и пила весьма умеренно и спокойно. Тибо, достаточно юный, чтобы найти утешение в слезах и дружеской поддержке, ел так, словно у него несколько дней во рту не было ни крошки. Возможно, так оно и было. Он изредка поглядывал в сторону Айдана, и прикосновение его сознания было подобно ладони на плече принца.
Так же он чувствовал себе с Герейнтом. Это было не обожание, ничего столь глупого. Это было родство, более глубокое, нежели кровное.
Это был дар. Айдан не желал этого дара; это не в силах было заполнить образовавшуюся пустоту. Но он не мог отвергнуть его, как отстранился от Герейнта.
Воздух был спертым. Так много человеческих тел, так много человеческих мыслей, давящих на него. Он поднялся, слегка неуклюже, пробормотав что-то. Леди Маргарет склонила голову. Ее глаза были устремлены куда-то поверх голов. Она терпела эти церемонии, потому что должна была делать это. Должен был и он, если хотел соблюсти приличия, но это уже было сверх его сил. Он низко поклонился и вышел.
