— Говорят ещё, что стали те монахи свиньями, поев желудей, но в том не видно никакой логики, — прибавил аббат немного другим тоном.
— Миф о Цирцее, — одними губами подтвердила Галина, чтобы не мешать рассказу.
— В любом случае, имена и последующие дела их упомянуты в священных рукописях. Лодки же, иначе карры, или коракли, разошлись по всему океану и стали островами. Живут на них потомки первых морских людей, и называют себя Людьми Солёной Воды, или Народом Радуги, либо иначе. Святому же Колумбанусу от Бога и тогдашнего владыки Готии пожалован был во владение остров, что и поныне носит его имя.
— Затейливо, — сказала девушка. — Но отчего все противники Колумбануса тоже числятся в ваших святцах?
— Претерпели и благодаря сему познали истину, истина же обрекла их на дальнейшую святость и непорочность. Разве это ново для человека вашей веры?
— По правде говоря, вообще чудно, — улыбнулась Галина.
— Эх, вас ещё многому предстоит научить, — покачал головой аббат. — Пока вы даже имя вашего сотоварища не умеете верно огласить. Орихалко вместо Орихалкхо.
— По аналогии с «орихалк», что есть камень Луны и архетип всех металлов.
Священник удивлённо приподнял брови. Закрепить, что ли успех?
— А ваше церковное имя в той части Рутена, что зовётся Британией, означает древнюю династию королей. Плантагенеты. Львиное Сердце.
— Здесь же — всего-навсего дрок, — улыбнулся собеседник. — Ну что же — благословить вас в дорогу, милая сэнья Гали?
Вскоре после казни русского, то есть две недели назад. Снова два собеседника в том же кабинете, однако сидят за столом в виде буквы «глагол»: сьёр де Мариньи — за поперечным массивом, его собеседник — за узким крылом для просителей. Узкие смуглые пальцы нынешнего клиента одна за одной достают бумаги из стопки и передают патрону.
— Не говори мне «вы», я буду вынужден отвечать так же, а положение наше неравно. Что до твоего призрачного свойства с владыками Верта? Для нас ты в лучшем случае туземный принц.
— Прости…те. Прости, высокий сьёр. Рефлекс учтивости.
— Уж ей-то тебя крепко обучили в езуитском коллеже. Ладно, теперь о верительных грамотах и прочем. Из твоих бумаг следует, что Святая Супрема, верхушку коей удалили во время давнего мятежа вместе с многочисленными знатными головами, в том числе двумя королевскими… Эта конгрегация, буквально стёртая позже с лица нашей земли, ныне возродилась в форме ордена Езу и просит нас о некоем содействии.
— Только тебя, высокий сьёр. Естественно, мы понимаем, что надеяться на нечто большее твоего равнодушия и попустительства… когда за всеми братьями шелестит такая дурная слава…
— Именно, — продолжал Мариньи, словно не заметив предыдущей фразы, — восстановить прежние контакты, в том числе с братьями-дубовиками и Племенем Радуги. Для чего получить возможность невозбранно двигаться по всем трассам, как обыкновенным, так и закрытым литерным. Недурно запрашиваете.
— Запрашиваю. Единственное число. К кострам еретиков и прочих инакомыслящих, а также к специфическим методам добывания из них истины мало кто из нас, новых, причастен.
— В смысле — уж точно не ты, — Мариньи слегка морщится: сегодня подагра донимает как никогда.
— Естественно. Во времена королевы-мученицы Марии-Тоньи и первого верховного короля Ортоса меня не было на свете. Я всего-навсего на семь лет старше его внука Кьяртана, как, без сомнения, ведомо высокому сьёру.
— Насмешничаешь.
— Не совсем. Династические колена в Вертдоме сменяются куда как быстро, — холёная рука с отполированными до блеска ногтями придвигает к себе перелистанные и отброшенные в сторону бумаги и ловко выравнивает стопу на полированной поверхности.
— Как и оборонительно-наступательные союзы клириков. Чёрного кобеля не отмоешь добела, так вроде говорят рутенцы?
— Не отмоешь, так перерядить можно. Из тьмы в свет, — лёгкая усмешка трогает юные уста.
— С тобой спорить — нужно иметь семь пядей во лбу, — недовольно замечает Мариньи.
— И неплохое чувство юмора, — тотчас отзывается клирик.
— Ладно, рискнём. С условием: первое — стараться путешествовать в полном одиночестве. Как у тебя с бродяжьими талантами?
— В быту неприхотлив. Сплю под любым кустом, ем что выливают в колоду. Неплохой всадник и скороход. При нужде умею оседлать и новомодный сайкл.
— Они же все хозяйские, как псы.
Собеседник Мариньи выразительно пожал плечами:
— Умею договариваться с живым.
— Второе. Раз ты так лёгок на ногу, время от времени хоть отмечайся в столице, чтобы не числиться в пропащих. Быть может, мы поручим тебе кое-что необременительное.
— Выглядит многообещающе. Примерно раз в две декады здешних жандармов устроит?
— Третье, — холодно кивнув, продолжил Мариньи. — Без настоятельной необходимости — не прикасаться и даже отнюдь не приближаться к противному полу, буде встретишь по дороге.
— Мы даём категорический обет по поводу женщин и девиц.
— Кажется, тебя стоило бы связать покрепче. Я имею в виду — обречь на строгий затвор. Что говорить! Во времена моей молодости таких, как ты, не постригали. И тем более не объявляли эмиссарами с неограниченной властью.
— Ограниченной, увы, — и даже весьма тесными рамками. Что до остального… Вы же сами, высокий сьёр, установили причину такого неортодоксального выбора. Тотальный разгром, заставивший моих братьев принять в руки недостойное орудие.
— О, меня буквально тронули сии слова. Что же — дерзай. И да будет тебе дальняя дорога широкой скатертью!
— Самобранкой, — тихонько отвечает езуитский эмиссар, скатывая бумаги в тугую трубку и пряча за отворот белой парусиновой блузы.
Высококлассная дорога по-прежнему пылила и петляла, вилась вокруг обнажённых холмов. Леса, рощи и перелески сменялись курганами, на ином возвышался суровый Т-образный крест, иногда распятие было четырехконечным и почти привычным для глаз рутенца, но всё чаще на нем крепилось нечто вроде морской звезды, рыже-желтой или красновато-бурой, со слегка загнутыми кончиками. Задувал ветер с крепким солоноватым привкусом, когда делали привал — звенел в растяжках тента, будто в снастях. Поверх траура пришлось накинуть мантель, пелерину из собольего меха, отделанную по горловине стеклярусом. Ничего попроще не нашлось, ворчала в душе Галина. Орихалхо перестал снимать обувь — грунт становился всё каменистей — и куда-то запрятал меч и лук. Всё прочее осталось, включая непомерные ожерелья. Как насилу догадалась девушка, они тоже на худой конец могли послужить делу убийства. Бусины с острыми краями были нанизаны на прочнейшую леску, которую казалось невозможным порвать ни её, ни, скорее всего, мужскими руками. Удавка или путы.
