Похоже, что я все-таки очнулась от какого-то странного сна… вернее, от… как же мне… нет, все не то, все как-то неправильно. Почему я так боюсь открыть глаза? Почему я страшусь пошевелиться? А, потому что все тело затекло, наверное… Нет. Так, дышим ровно, слушаем, пытаемся сориентироваться. Что я слышу? Ничего. Неправильный ответ. Я все-таки улавливаю, пусть и с трудом, но отдаленный слабый гул и чье-то мерное дыхание. Свое? Нет, не только свое, кто-то есть еще. Что я чувствую? Взгляд, похоже, напряженный. Ну правильно же, я ведь не одна. Что еще? Мягкость и тепло постели, приятное прикосновение тканей. Такое прикосновение в гостиницах не встретишь, но и дома или у Андрея они тоже иные. Я у клиента? Вероятно. Что еще? Боль. Много боли. Твою же мать, как больно! Эта проклятая боль выдирает из меня совсем не те слова, которые нужно произносить, она выталкивается из меня нечленораздельным протяжным стоном. Приходится совершать усилие, поправляться, с наигранной бодростью шутить:
— Я умерла. Но даже после смерти мне скверно.
Это точно я произнесла? Нет, наверное, просто подумала, потому что у меня не такой старческий и надтреснутый голос. Иди это все боль? Эта дрянь сверлом разворотила мне шею, покалечила затылок и, похоже, попутно перемолола ребра в кашу. Может, я действительно умудрилась откинуть коньки и попасть в ад? Ага, и теперь сам сатана строго на меня взирает, пытаясь подобрать подходящую посудину и прикидывая температуру наказующего огня. Было бы смешно, если бы не было так ужасно больно.
Я все же медленно разлепляю веки, готовая к опаляющему, приносящему новые страдания, свету. К счастью, в аду к новоиспеченным грешникам относятся с некоторым снисхождением и терзают не сразу, позволяя перед пытками приходить в себя в приятном полумраке.
Перед глазами все туманно, и мне не сразу удается сконцентрировать взгляд на расплывчатом силуэте, шевельнувшемся где-то на периферии поля зрения и приблизившегося ко мне.
— Ну, на дьявола ты не похож, — пытаюсь я усмехнуться, но лишь жалко хриплю.
— Нет? Что.
— Еще и с речью проблемы, — констатирую я.
— Строить. Говорить. Быть речь хорошо.
У силуэта не только проблемы с построением фраз, но и с произношением в целом. Скачущие интонации, нелепые переходы, совершенно непонятный смысл. И откуда такое нелепое чудо взялось? Иностранец, что ли? Да как-то с заморскими гостями я не связывалась пока что, по крайне мере с теми, у кого явно все неладно с пресловутым великим и могучим языком. А если это не клиент, то кто? Перед глазами все покачивается, разваливается, рассмотреть товарища пока не получается… Что вообще было? Так, Воскресенский… да, он. Помню, как отпивает из стакана сок, морщится, плюется, что совсем там совсем охренели такой некачественный товар подсовывать… Вкус! Проклятье! Он же почувствовал вкус, надо об этом Андрею сообщить…
Но почему я не помню иностранца?
Так, Андрею же я все сообщила. Точно, я ему позвонила, он, как всегда, психанул, потом успокоился и обещал переслать мне данные на новую жертву. Значит, я в доме новой жертвы, так, что ли, получается? Но почему я ничего не помню?
Господи… мамочка…
Я рванулась, вскрикнула от новой вспышки боли, натолкнулась на чьи-то холодные ладони, бережно, но сильно удержавшие меня.
— Говорить. Ты. Настроить речь. Говорить.
Говорить, блин, настроить! Да мне препарат ввели, а ты со своим говорить-настроить лезешь! Но кто? Зачем? Случайно ли? Целенаправленно? Вот даже и не знаю, то ли плакать, то ли смеяться по поводу того, что некто обернул против меня мое же оружие. Посмеялась бы, если бы не ветвящаяся молния, выжигающая остатки мозга в районе затылка.
— Говорить. Ты. — Тихо, но настойчиво требовал иностранец.
Хорошо, хорошо, уймись только.
— Что произошло? — Посмотрим, какую лапшу мне навешает этот тип.
— Еще. Понять что быть речь твой слово мой.
Вот зануда, хуже назойливой навозной мухи.
— Хотя бы скажи, я долго спала?
О чудо, мой заморский друг все же снизошел до ответа. Где бы это записать?
— День несколько нет сознаний быть. Приращение сбоку действо.
Ого! Несколько дней? Я, конечно, не лезла в особенности воздействия «Ключика», но мне всегда казалось, что клиент вырубался на несколько часов. Ну, максимум, на полдня. У меня, что ли, реакция оказалась нетипичной? Чую, мне придется еще много думать и узнавать, что же произошло на самом деле. Впрочем, если я несколько дней не выходила на связь, то Андрей наверняка насторожится и, может быть, даже попробует мне помочь. Хотя — не факт. Одно дело — строить сообща бизнес, и совсем другое — вытаскивать чужую задницу из дерьма, пусть и весьма ценную.
— Говорить. Много. Надо.
Вот же бесчувственная скотина. Нет у меня сил говорить, и желания — тем более. Привязался же, свалился на мою голову. Послать бы тебя, заграничный товарищ, по известным координатам да на три буквы…
— Стихи тебе, что ли, почитать? На, подавись!
Я напрягла свою покореженную память, извлекла первые подвернувшие строки:
— Кончено время игры, дважды цветам не цвести. Тень от гигантской горы пала на нашем пути. Область унынья и слез — скалы с обеих сторон и оголенный утес, где распростерся дракон. Острый хребет его крут, вздох его — огненный смерч. Люди его назовут сумрачным именем: Смерть…
Я захлебнулась собственными словами из-за так некстати выровнявшегося зрения, позволившего разглядывать все не сквозь слой пелены, а нормально, привычно, как и положено. На меня уставились два глаза, и эти глаза вынудили непроизвольно содрогнуться: один, бездонный, казалось, мог иглой вонзиться в душу и все там переворошить, другой же, мутный, в сетке шрамов — еще и под душу заглянуть, чтобы вытащить таких монстров, каких никакое больное и безграничное воображение не способно создать.
— Смерть, значит… — протянул разноглазый, отступил, слившись с темнотой.
Я почувствовала укол совести. Наверное, не совладала с собственным лицом, отразила всю оторопь, так спонтанно меня охватившую. С другой стороны, сам напросился, нечего было ко мне так настырно лезть.
— Стихи великого русского поэта Гумилева, — произнесла я строго, на корню давя надежду услышать от меня извинения. — Слышал о таком?
— Нет, — из голоса исчезли все эмоции, он прозвучал спокойно и безлико. — Но согласовать языки стало уже лучше. После приращения требует время какой-то, настройка.
Кто ты, разноглазый, несущий полную ахинею? Чем больше я слышала, тем быстрее с меня слетала сонливость и усталость. Да, было скверно, но даже вся болезненность отступила перед всей этой захламленной бессмыслицей неизвестностью. Я снова сделала попытку сесть, но, как и прежде, была остановлена.
