Петька вздохнул, включил кулер, подошел к окну, где застыл почти на минуту, после вернулся с кружкой к кулеру, наполнил кипятком.
А мне предложить? Или в своих владениях уже можно скинуть личину?
— Ты умная девочка, — внезапно вздохнул он и тяжело опустился в свое безмерное, с высоченной спинкой, кресло, — и ты долго нас устраивала. Все твои игры, умения — они прекрасно вписывались в наши планы. Ты — как великолепный инструмент. Но любой инструмент рано или поздно ломается.
— Интересное сравнение, — выдала я первое пришедшее в голову, чтобы не молчать беспомощно, не показывать даже сейчас своей оторопи, — так про меня еще никто не говорил.
— Ты умница, и я говорю тебе это искренне, поверь. Вся эта затея с поездами, твои способности обворожить любого достойны восхищения. Но, увы, тебе не хватило ума не лезть туда, куда не следует.
— О чем ты? — Продолжала я невинно хлопать глазами, хотя уже начала осознавать, в каком ключе потекла эта мирная со стороны беседа, и мне стоило огромных усилий не поддаться панической атаке, не впиться ногтями в кожаную обивку дивана, моментально ставшего неудобным.
— Ты прекрасно знаешь, о чем я, — Веселовский опустил подбородок на сцепленные руки, подумал, поднялся и замер вплотную у стекла, разве что не прижавшись к нему. В его руках мелькнула ручка, черный «Паркер», еще один атрибут всевластия. — Когда-то я вытащил Андрея. Да, не удивляйся, именно я. Пойми, дорогая, он ученый до мозга костей и, как любой ученый, тщеславен. Он нуждался в признании и в вере в его работу, как в воздухе. И я дал ему этот воздух, позволил дышать полной грудью, взамен попросив о небольшой услуге.
Он повернулся, и я могла поклясться чем угодно, что видела в глазах противника искреннюю боль и невероятное сожаление. Если Петька станет меня убивать, то это он будет делать со стенаниями и рыданиями.
— Это все, — широкий жест указал на сияющий огнями город, — мое. Это не стало бы моим, если бы не некоторые деяния всей нашей замечательной команды. Поверь, все было просто восхитительно, но ты зачем-то заинтересовалась тем, чем не следовало интересоваться. И это привело к тому, что сейчас ты сидишь здесь, а я ломаю голову, что же с тобой делать.
— Ты меня убьешь? — Вот и озвучена мысль, холодно и спокойно прогремевшая в тишине кабинета. Наверное, я эмоциональнее спрашиваю цену за тушь в бутике.
— Убью? — Он поморщился, будто я нанесла непростительное оскорбление. — Я не знаю, моя дорогая. Как ни странно, но до сих пор не знаю, потому что привык все делать чужими руками, не своими. Поначалу я думал использовать разработку нашего гения, но Андрей убедил меня в том, что ты способна догадаться. Концентрат, разве что? Но и это излишний риск. Нанимать кого-то? Тоже хлопотно.
— Но ты и не отпустишь меня, так? — Все, время игры в бирюльки прошло, наступил совсем иной период.
— Может, и так, — усмехнулся Петька, сунул «Паркер» в рот и тут же спешно вынул, устыдившись детской привычки. — Знаешь, Лина… или лучше — Карма? Я долго думал, действительно долго. Когда ты узнала о побочном эффекте препарата, который и не был, если уж по правде, побочным, то провел немало бессонных ночей. В конце концов, из того, что у меня было, а у меня много чего было и есть на тебя, в этом можешь не сомневаться, я составил твой психологический профиль. И вот какая интересная вылезла штука: ты способна убивать, но тебе для этого нужно оправдание. То есть, человек ты добрый, не смотря ни на что, и я не могу не восхищаться этим. Поверь, я очень люблю добрых людей, они делают наш мир чище и светлее. Но вот незадача — в бизнесе нет места доброте. Бизнес — это искусная война, в которой или ты устраняешь конкурентов, или они тебя. Да, сейчас уже не гоняют по улицам с пушками наперевес, оружие приобрело совсем иные качества, но суть осталась той же. И я не могу позволить тебе остаться с нами, как бы ты того не желала.
— Серьезно, — хмыкнула я.
Разговор мне напоминал какую-то типичную сцену второсортного боевика. Вот она я, оказавшаяся на грани пропасти, но еще пытающаяся балансировать. Вот он Петька, исполняющий роль главного злодея, читающий исповедь. Время, блин, доставать пушки, устроить эффектный мордобой, спалить все дотла при помощи невероятного количества подвернувшихся по руку бомб и в самый последний момент каким-то чудом спастись. Было ли мне страшно, пока Веселовский распинался передо мною? Наверное, да, только я этого не чувствовала. Как будто я уже перешла какой-то предел, как будто все осознала, почувствовала и смирилась с происходящим. Мне было не страшно, мне вдруг стало очень скучно и немного даже грустно. Я поднялась с дивана, прижалась ладонями к стеклу. Величественен пейзаж за окном, торжественен и велик город порождающий и город забирающий, многоликий и неразгаданный, сияющий и временами ослепляющий.
Я провела пальцем по стеклу, оставляя едва заметный след.
Петька стоял рядом, нескладный и даже какой-то несуразный, не желающий совершать поступок и вынужденный это делать. Или я просто стараюсь его оправдать? Того, кто без зазрения совести устранял неугодных людей, чтобы и дальше продолжать возвышаться над переливающимися в ночи огнями?
— Серьезно, да, — повторил Веселовский, на мгновение оторвался от окна и вновь приник взглядом к далекому мельтешению под ногами. — Я отпущу тебя, но с тем условием, что ты исчезнешь. Нигде больше ничего не промелькнет о тебе — ни строчки в сети, ни слова в чьих-то разговорах, ни фотографии с корпоратива. Ты перестанешь существовать и забудешь обо всем, что было, обо мне, об Андрее. Ты даже не подумаешь обратиться за помощью, не станешь искать правды. В противном случае ты умрешь. Ты проснешься в своей постели, улыбнешься новому дню и даже не поймешь, что жить тебе останется считанные секунды. Уяснила?
— Да.
— Вот и умница, — довольно кивнул Петька и вернулся к столу.
А что мне спорить? Есть у меня какой-то иной выход? Один звук, другой, едва уловимый всплеск воды, стук. У меня всегда есть запасные пути, я всегда была готова к тому, что однажды все может пойти не по написанному сценарию.
Наверное, со стороны все вышло очень красиво: колыхнулись рыжие кудри, я, как в замедленной съемке, повернулась и лучезарно, почти прощая, улыбнулась.
— А теперь, котик, ты послушай меня.
С момента нашей встречи и до нынешней секунды я в этих глазах увидела многое — и целеустремленность, и злобу, и торжество, и печаль, и холод. Теперь пришел черед изумления, сменяющегося страхом. Как будто Петька уже обо всем догадался, просто слов еще не нашел. Как будто теперь он смирился, не я, но еще не сообразил, с чем именно. И все же и страх, и сходные ему чувства исчезли, уступили место откровенной насмешке.
