Впрочем, есть одна возможность — рискованная, конечно, но разве есть выбор?
Дексар — городишко небольшой, а главное, военный. Людей в форме тут всегда было больше, чем без формы, да и последние по большей части приходятся первым родней. Армия накладывает отпечаток буквально на все — от выбора места для города, идеально приспособленного к военным нуждам, до торговли, до облика городских кварталов, неуловимо напоминающих армейский лагерь. Живут тут, конечно, и мастера невоенных профессий, но для последних главным заказчиком всегда остается наша армия, доблестная и легендарная.
Вот одного такого отставного вояку, изрядно нажравшегося в кабаке неподалеку от Марлиннских ворот я сейчас изображаю. Оказывается, я ничего не забыл с тех пор, когда видел пляшущую на припортовой площади Марлинны пьянчужку, и теперь изображаю потерявшего всякий стыд от возлияний солдата или же смолокура (интересно, почему им, бедным, приписывают повальное пьянство?).
Обычная картина — как еще отдохнуть в глуши от тягот службы, когда удается самоволка? Но не совсем. Обычный пьяница, как бы ни пропивал он мозги, последние штаны и сапоги, будущее своих детей и вообще все, что можно пропить, никогда не станет «нарушать общественное спокойствие» при таком опасном соседстве. Рядом ведь городская тюрьма, спорю на что угодно, что мои вопли слышны и там. Особенно на границе, где наряды городской стражи строже, чем даже в Марлинне. Но моя задача не избежать тюрьмы, а, наоборот, туда попасть. Согласитесь, лучше, чтобы ворота сами передо мной открылись, чем выламывать их, а потом по трупам пробиваться вглубь тюрьмы, рискуя, что заключенных на всякий случай казнят. Нет уж, пусть тюремщики сами приведут меня в гости.
Покажи мне лицо — и сердце,
Познакомься скорее со мной.
Обожгу тебя своим перцем,
Подарю золото и любовь…
— старательно горланю я, изображая все это в лицах. Какую часть тела наши кабачные сказители именуют «перцем», лучше умолчу. Поверьте, очень смешную. Прохожие, не избалованные дармовыми представлениями, толпятся вокруг. Орут, подначивают, аплодируют. Кто-то бросает медную монету, за ним разоряются еще трое. Подбираю: не пропадать же добру…
— Только чтобы представление было интересным! — кричат «меценаты».
Я их не разочароваываю, в меру способностей повторяя движения постаревшей шлюшки. В мужском исполнении они стократ смешнее, вскоре толпа ржет, как ненормальная. Монетки летят дождем, не успеваю подбирать… Теперь я могу вообще творить, что хочу: у свихнувшегося от дурной самогонки мужика никто не заподозрит магических способностей. Теперь вызовем наряд городской стражи. Для этого отмочим что-нибудь поострее. Что-нибудь политическое. За что забрали пьяную старуху? Не за «дельфина» же! Ага, вот оно. И, скорчив глупую рожу (самому тошно, но дело есть дело) я высовываю язык, повернувшись в сторону Малого Храма Лиангхара.
Постыдись, Мелхиседек
Перца своего:
Он ведь с детским пальчиком
Роста одного…
Короля я охаиваю нарочно. Иногда так приятно поглумиться над теми, кто не по зубам…
Вот и наряд. Они такие предсказуемые… Отделение здоровых лбов в серых плащах рыночной стражи, с древними, списанными на армейских складах копьями и мечами. В глазах — тоска, что оторвали от пьянки и игры в кости, и заодно смутная надежда на драку. Какое-никакое, а развлечение.
— Вы арестованы, — заявляет командир наряда и, для пущей убедительности, бьет мне в скулу. Хорошо бьет — я, по идее, должен рухнуть навзничь, выплевывая зубы и позабыв обо всем на свете. Но простенькое заклятие позволяет остановить кулак в полудюйме от щеки, мужик ничего не замечает. Тем не менее я его не разочаровываю (у придурка итак мало радостей в жизни — водка и местные бабы) — послушно валюсь в грязь и ору:
— За что-о-о?!
— За оскорбление его королевского величества… Аргелебов. Взять его!
Толпа тихо рассасывается, и не думая за меня заступаться. Тоже мне, поклонники… Мордовороты-стражники заламывают руки за спину. Для простого смертного больше ничего и не нужно, но защищаться так от Палача… Если родился идиотом, это надолго.
Меня ведут в крепость, время от времени угощая пинками. Вообще-то, если б я вел себя смирно, мог бы их избежать, но тогда, боюсь, они бы заподозрили неладное. А так — ударил хмель детине в голову, он и куражится, еще не понимая, что влип дальше некуда.
Ворота открываются бесшумно, впуская на небольшой, но аккуратный внутренний дворик цитадели (а в мирное время — тюрьмы). Раньше они скрипели, но тут на всю жизнь запомнили мою последнюю инспекцию, кончившуюся принесением в жертву коменданта цитадели и его зама по хозчасти. По памяти могу поведать рыночным воякам обо всей системе обороны цитадели, о замаскированных амбразурах и пушках в надвратных башнях, о расположении казематов и казарм гарнизона. Но не стал — еще чего, даром такие байки рассказывать!
— А где следователь? — наигранно икнув, спрашиваю я.
— Не терпится…? Будет тебе…, такой следователь, что…! — ответствует командир патруля.
— Мужики, а может, не надо? — так, самое время осознать, что натворил и начать вымаливать прощение. — Не губите!.. Жена, дети…
— Это ты, Исминино отродье, следователю расскажешь! — как я и ожидал, сержант осклабился и сплюнул. Он такой предсказуемый, даже неинтересно. То ли дело Элрик Бонар…
Я собираюсь продолжить представление, но наконец нащупываю, что хотел. Защитные и дозорные заклятия, коими я окружил цитадель сразу после постройки, признают «папочку» и показывают то же самое, что и дежурному офицеру, наблюдающему за порядком в тюрьме. А именно — все камеры со всеми заключенными. Я вижу ту, где сидит бедняжка Жаклин — темную, грязную, холодную и тесную клетушку, кучу полусгнившей соломы на полу и мою подопечную на ней. Губа у нее распухла, под глазом появился солидный «фонарь» (наверняка сопротивлялась, может, кого-нибудь даже куснула), но в остальном цела и невредима. Только вот сидит как-то так, что я сразу определяю: выпороли ее изрядно. Пыткам явно не подвергали и на допрос пока не водили — не успели, я прибыл вовремя.
Узнаю и еще кое-что: в тюрьме сейчас сорок семь заключенных. Но на допросы водят редко, а применяют форсированные методы еще реже — следователь здесь один (аж Убийца Лиангхара, для пограничья — сущие мелочи, тут должен сидеть Старший Убийца, а в военное время Палач), и его на всех просто не хватает. Вот к нему мы и напросимся. Я даже позволю ему начать допрос. А потом… Потом мы поменяемся местами.
