Джем очнулся не сразу. Музыка больше не звучала, только медленно, но ритмично шелестел за окном дождь. Была глубокая ночь. В алькове было темно, едва-едва теплился слабый огонек. То была свеча в чьей-то руке. Рука пошевелилась, и Джем сумел разглядеть фигуру, склонившуюся над ним. Женщина была в белом платье. Джем не испугался, он удивился:
— Мама!
— Джем!
Мать подала Джему костыли, и он, не понимая, проснулся или продолжает грезить, пошел следом за белым пятном, удалявшимся во мрак. В замке не было слышно иных звуков, кроме шелеста дождя и далеких отзвуков грома. Дойдя до двери, ведущей в свои покои, Эла обернулась к сыну. Она сжала его руку и горячо прошептала:
— Он сказал, что ты ничего не должен знать, Джем, что ты не должен видеть его в таком состоянии. Но я должна была сказать тебе, Джем. Ты должен был узнать.
Джем не понимал, о чем говорит мать. Ему казалось, что она просто произносит слова — пустые, бессмысленные, словно стук дождевых капель. Он ничего не понимал и одновременно знал очень многое. Он стоял рядом с матерью и впервые отметил, как вырос. Он был ростом со взрослого мужчину.
Колеблющееся пламя свечи озаряло изможденное лицо матери. Джем чувствовал, как сильно любит ее, но понимал, что теперь, когда он вырос, между ними залегла непреодолимая пропасть. Что-то кончилось. Он смотрел на мать с отчаянной печалью. Глаза его наполнились слезами. Увы, она, без сомнения, утратила разум.
— Мама, я не понимаю тебя.
Она растрепала его волосы.
— Ты так похож на него. — Сказав это, мать потянулась к сыну и быстро поцеловала в губы. — Я люблю тебя, Джем.
Эла повернула дверную ручку, дверь открылась. Джем вошел следом за матерью в тускло освещенную комнату. Тот мир, который ему был так хорошо знаком, где тетка вечно распивала чай, и терзала несчастную служанку, и торжественно кокетничала с навещавшими ее господами… этот мир переменился.
Теперь здесь был совсем другой мир.
В дальней стене зияла темная дыра. Там была отодвинута в сторону панель. У камина кто-то сидел в кресле. Завернутый в одеяла. Скелет, обтянутый кожей, с ввалившимися глазами. Джем медленно пошел к гостю. Этот человек показался ему немыслимо старым, кожа его казалась вытертым пергаментом. Казалось, прикоснешься к нему — и он рассыплется на кусочки, обратится в пыль.
Это был умирающий человек.
Это был Тор.
В ту ночь Джем не узнал, что именно случилось с дядей. Он понял только, что Тор был ранен и сил ему хватило, чтобы добраться до замка. Если Джем и понимал, что дядя вернулся сюда, чтобы умереть, он гнал от себя эту мысль. Джем уверял себя в том, что Тор болен, что тот огонь, та сила, которые он так любил в дяде, просто на время угасли и непременно вернутся снова. Алый Мститель восстанет! Разве он не восставал всегда вновь и вновь?
Изумление, охватившее Джема при виде Тора, прогнало все другие чувства — в частности, удивление от обнаружения потайного хода в спальне матери. Видимо, думал Джем, то была тайна, которую хранили его мать и дядя, — тайна, которой мать теперь поделилась с ним. Это могло бы показаться Джему несправедливым. В каком-то смысле это было насмешкой — ведь они с Варнавой в свое время исходили весь замок вдоль и поперек, но не обнаружили столь замечательной и странной вещи. Мать говорила, что все время собиралась поведать Джему об этой потайной двери, но слабость, болезнь и проклятое снотворное все никак не давали ей этого сделать. Прошедшего не вернуть. Джем с тоской думал, что его мать, которую он так любил, целые два цикла была от него так же далеко, как вечно странствовавший Тор. Потом, в будущем, Джем не раз будет с печалью думать об этом. Но тогда, в ту ночь, сидя у ног дяди и бросая время от времени взгляды на мать, Джем думал только о том, какая она красивая и благородная и как жестоко с ней поступил злой мир.
И злобная тетка.
Джем лишь сожалел о том, что мать так долго скрывала от него правду о Торе. Подумать только — сколько уж лун Тор находился в замке, а мать втайне выхаживала его. Даже Нирри все знала! Да, Джем жалел, что не знал правды, но, помимо сожаления, его мучила обида. Неужели он был недостоин того, чтобы знать правду! И когда он думал о том, чем занимался все это время, его охватывал нестерпимый стыд.
Опустив глаза, Джем пообещал матери, что впредь не будет уходить из замка каждый день, что теперь он посвятит себя, как и она, заботам о дяде Торе. Мать обняла и поцеловала Джема, но сказала, что он должен жить точно так же, как жил раньше. Никаких перемен. Все должно было идти так же, как прежде.
Синемундирники ни в коем случае не должны были ничего заподозрить. Найди они Тора — они бы убили его на месте.
На следующий день Джем был почти уверен, что Каты не окажется на привычном месте их встреч. Но она ждала его у плетня. О том, что произошло между ними днем раньше, они не говорили. Не рассказал Джем возлюбленной и о том, что случилось в замке. Однако оба понимали, что вот-вот что-то должно было оборваться. Может быть, не сегодня, не через несколько дней, но скоро… Чему-то должен был настать конец, как времени года, и должно было наступить новое время.
И в сердце своем они оба знали, что время наступит печальное.
В тот день они были особенно нежны друг с другом и хранили молчаливое понимание. Придя в Круг Познания, они вдруг стали смущенными и робкими, как в первый раз. Они не играли, не изводили друг друга. Глубоко дыша, они упали на белые лепестки и прижались друг к другу, и печали было больше, чем страсти.
«Я люблю тебя, Ката», — хотелось сказать Джему.
Но он ничего не мог вымолвить.
Он лежал на спине и смотрел в небо, залитый белесым светом. Понимание грядущего было подобно боли.
Ката набрала пригоршню лепестков и медленно, один за другим, стала укладывать лепестки на лицо любимого. Пальцы ее были липкими от любовной влаги, струившейся между ее бедер. Казалось, это никогда не кончится. Наконец на лице у Джема возникла белая благоухающая маска. Он лежал неподвижно, не шевелясь. Наконец, поняв смысл сделанного Катой, лег на бок и украсил лицо возлюбленной лепестками.
Они поцеловались.
И тут началось…
Пение горна послышалось так далеко, что поначалу они даже не приняли его за звук, чем-то отличающийся от других звуков Диколесья — отдаленных трелей птиц, потрескивания жуков под корой, шелеста опавшей листвы, под которой тихо ползали черви.
А потом послышался лай собак.
— Слушай!
Поцелуй хотелось не прерывать вечно, но Ката оторвалась от губ Джема, встала на колени, запрокинула голову, напряженно прислушалась. Раздался громкий оклик, послышался свист крыльев перепуганных птиц.
