Цыка вздохнул. Башню! Эдак точно: вернется домой – а там уже не сын, а внуки… Чтоб ему хоть икалось, этому Сурку!
* * *
Хозяин вернулся на хутор поздно и сильно навеселе. Это Корова еще стерпела бы, но повод у гулянки был печальный: торговец, с которым Сурок уже год вел дела, оказался нечист на руку и успел обдурить хуторянина почти на полсотни златов, продавая скот дороже, чем говорил владельцу. Обман, разумеется, в конце концов открылся, но вернуть удалось только тридцать сребров – за ту корову, покупатель которой наябедничал Сурку. Все остальное по бумагам было шито-крыто, и один злат хуторчанин потратил на подкуп слуги торгаша, который выложил размер истинного ущерба, а половину – на лихую гулянку в кормильне.
От воплей Коровы («Вот, так я и знала! До седин дожил, а всякому жулью верит – нет бы жену послушать! С котомкой по миру пустишь! Еще и напился, боров старый!») утонувшая было в вине печаль снова всплыла. Сурок с горя добавил еще полкружки из своих запасов и пошел налево, к женке, громко хлопнув дверью. Муха в отличие от жены знала, когда можно браниться, а когда стоит промолчать и покорно снять с мужа сапоги. Потом, правда, тоже пилить будет, но это уже не так обидно.
Только Сурок собрался воспользоваться благосклонностью женки – то бишь завалиться на ее кровать и захрапеть, как раздался громкий стук и во дворе забрехали собаки.
– Кого там Саший принес?! – раздраженно выглянул в окошко хозяин.
– Да побирушка какой-то, – с запозданием крикнул от ворот батрак. – Переночевать просится.
– Гони его в шею! – рявкнул Сурок, так захлопывая ставень, что тот чуть не отвалился. Хуторчанин терпеть не мог попрошаек, к тому же этого угораздило выбрать самое неудачное время.
– Слыхал? – с ухмылкой поинтересовался батрак, которому незваный гость тоже не понравился: не старый еще, руки-ноги на месте, мог бы и на работу наняться, как все честные люди. – Вот и топай себе.
– Пода-айте хоть медечку на пропитание, с голоду помираю, – заскулил нищий, норовя проскользнуть-таки во двор, но батрак решительно выпихнул его обратно.
– Башмаки продай, дядя, – ехидно посоветовал он. – Таких и у меня нету!
Утонув в темноте за забором, бродяга беззвучно выругался. Башмаки и впрямь стоило бы загодя снять и спрятать в котомку. И ведь хотел – да решил, что ночью все равно не разглядят. У-у-у, гады, убогого обидели! Ну погодите, Хольга вам напомнит, что творить добро хоть и трудно, зато безопасно…
Для виду отойдя по тропе на полвешки, бродяга дал кругаля и вернулся к хутору с другой стороны. Отыскал щель в заборе – и увидел, что в доме как раз погас последний огонек, в кухонном окне. Выждав еще лучинку (собаки за забором вначале надрывались в три голоса, потом привыкли и тявкали всплесками), нищий вытащил из котомки промасленный обрывок мешковины, обмотал ею подобранный на дороге камень и зачиркал кресалом. Искры золотым снегом сыпались на тряпку, но та никак не загоралась, только начала дымиться и чернеть. Эдак без пламени в пепел превратится… Бродяга покрутил комок в руке, подул – тот отозвался алыми прожилками, но, когда ветерок стих, снова почернел.
А нищему внезапно почудилось, будто кто-то пристально за ним наблюдает – так и царапает взглядом.
Струхнув, бродяга заозирался, но обнаружил зрителя, только когда догадался поднять голову.
На заборе сидела крыса. Большая, в темноте кажущаяся черной, только глазки-звездочки горят.
– Пшла вон! – шикнул на нее нищий, топнул ногой для убедительности. Собаки подскочили, залаяли снова – не хватало еще, чтобы хозяев перебудили!
Крыса, не шелохнувшись, еще полщепки глядела на него, будто запоминая, потом неторопливо развернулась и, пробежав верхом забора, спряталась в тень.
Бродяге отчего-то стало жутко. Захотелось плюнуть на дурацкую месть и убраться куда подальше из дурного места, как будто охраняемого самим Сашием. Но тут чадящий комок наконец-то вспыхнул, опаливая руку, и нищий, широко размахнувшись, зашвырнул его на соломенную крышу ближайшего коровника.
* * *
Рыска как раз доплела косу (Альк управился первым), когда со стороны, куда ушел Жар, донеслось измятое эхом:
– Эге-е-ей! Ры-ы-ысь! А-а-альк!
– Он свалился в овраг, сломал спину и просит его добить? – с надеждой предположил саврянин.
Надежда, увы, быстро угасла: крики были истошные, но не мученические и тем более не предсмертные.
– Чего тебе?! – заорал Альк в ответ.
– Идите сюда! Помощь нужна! – Вор понял, что друзья сидят ближе, чем ему казалось, и стал звать тише, зато четче.
– Схожу погляжу. – Саврянин нехотя поднялся, вытащил из костра горящий сук подлиннее и поярче.
– Он же обоих зовет! – Рыска вскочила еще раньше.
– Любопытно или одной оставаться страшно?
Альк, впрочем, не возражал и даже позволил смутившейся (угадал, причем дважды!) девушке уцепиться за свой рукав. За ладонь Рыска до сих пор стеснялась – почему-то мигом в жар бросало, будто она делает что-то неприличное.
Оврага в лесу не оказалось, да и вообще Жар ждал их на опушке, смущенно топчась возле чего-то белого, распростертого на земле и слабо стонущего. Женщина, саврянка! Как Рыске вначале показалось – жутко уродливая, толстая (да еще в каком-то балахоне!), с короткими всклокоченными волосами и опухшим лицом.
Потом девушка сообразила: да она же просто беременная и зареванная!
Альк сунул факел Жару, знаком показал – подсобирай дровишек! – и присел на корточки рядом с саврянкой. Спокойно, но напористо спросил:
– Тше издеща?
Женщина, приподнявшись, вцепилась в его колено тонкими и жилистыми, как воробьиные лапки, пальцами. И быстро-быстро заговорила, мешая слова со всхлипами, даже саврянину трудно понять.
– Она жена сапожника, живет в веске вешек за пять отсюда, – начал переводить Альк, опуская большую часть слов. – Он повез товар на рынок и должен был вернуться к обеду, но не вернулся. Утром она запрягла корову и поехала за ним. Корова молодая, поскакала с горки, попала в кротовину и сломала ногу. Эта дура, вместо того чтобы подождать попутчика, бросила телегу и пошла пешком. Шла-шла, потом внезапно потекло по ногам, и вскоре сильно заболел живот. Она прошла еще немного и поняла, что умирает.
– Умирает или рожает? – непонимающе уточнила Рыска.
Саврянка осеклась на полуслове, запрокинула голову и тоненько завыла, так стиснув пальцы, что Альк поморщился.
– Ей очень страшно, и она убеждена, что это одно и то же.
– Так скажи ей, что это неправда!
– Она все равно не поверит, пока ребенка не увидит. – Саврянин стоически переждал потугу, но, когда она закончилась, тут же отодвинулся. – Ты когда-нибудь роды принимала?
