— Неужели и это все тоже ты придумала? — прокричал Баллантайн, не оборачиваясь. — С тебя, впрочем, станется.
— Ты сердишься, — Гвендолен говорила без вопросительной интонации.
— На тебя я не могу сердиться. Ты опять рисковала жизнью. Сколько раз это повторится? Я очень за тебя испугался, Гвендолен. Мне показалось… что ты серьезно… — он внезапно замолчал на середине фразы.
— Может, это было бы к лучшему, — задумчиво отозвалась Гвен. Положить голову ему на плечо она побоялась, чтобы не мешать, но ей и так было всего достаточно для законченной картины счастья. Которое исчезнет очень скоро и именно поэтому пронизывает ее до кончиков пальцев — как солнце, встающее за лесом, освещает каждую травинку.
— Мне не было так страшно даже тогда… во дворце Хаэридиана… когда меня привязали к столбу. Что ты сделала со мной, Гвендолен?
— Если бы я могла что-то сделать на самом деле…Ведь если бы за нами не было погони, ты бы во весь опор скакал обратно. И я бы не сидела в твоем седле. Правильно?
— Ты совершенно права. И я тебе объяснял, почему я так поступаю.
— Послушай… — Гвендолен помедлила, но все-таки ей было гораздо легче говорить откровенно, когда Эбер не смотрел ей в лицо, а она прекрасно видела каждую его черточку. — Я все понимаю… и не жду ничего… по-другому со мной быть не может. Но если бы я была обычной женщиной… без проклятия Вальгелля… ты смог бы… полюбить меня по-настоящему?
— Если бы ты была обычной женщиной, мы бы не встретились.
— Ты не хочешь отвечать?
— Ты все упрощаешь, Гвендолен. Потому что никогда не была на моем месте. Я… так тебе завидую.
— Мне?
— У тебя еще столько всего впереди. Столько хорошего.
— Вряд ли. У меня впереди несколько часов. До первого относительно безопасного места, откуда ты сразу же помчишься в Круахан.
— Почти сразу. Надеюсь, что это место будет не только безопасным, но и достаточно укромным.
— Укромным для чего?
— Гвендолен, если ты и дальше будешь ко мне так прижиматься, то я могу не выдержать раньше, чем мы скроемся от погони. Я и так держу себя в руках из последних сил.
Гвендолен замолчала. Она даже слегка отстранилась, но не затем, чтобы избавить Эбера от лишнего искушения, а чтобы случайно не прикоснуться щекой, по которой внезапно потекли слезы. В лицо дул сильный ветер, и соленая влага быстро затекла в уши и за шиворот. Последний раз она плакала в детстве, до того. как надела пояс с метательными ножами и услышала в свой адрес "это рыжее отродье". Она была счастлива в эту минуту, но в целом так несчастна, словно в ней собралась вся боль бедных крылатых дочерей Эштарры, проливающих слезы на всех берегах Внутреннего океана.
Неизвестно, что сказал бы Баллантайн, увидев ее слезы, но, по счастью, их маленькая кавалькада выезжала из леса на дорогу, ведущую прямо к стенам небольшого города, выглядящего вполне уютно и мирно и вовсе не наводящего на мысли о бунтах и непокорстве. Невысокие стены в лучах разгорающегося солнца приобретали розоватый оттенок, и на изрезанной причудливыми завитушками башне ратуши радостно зазвонил колокол — очевидно не затем, чтобы созывать окрестный люд на восстание, а всего лишь чтобы почтенные горожане не проспали тот момент, когда на площади начнут бойко торговать свежим утренним хлебом.
— Должны успеть, — крикнул Логан, не останавливаясь, — делайте все, что я скажу! Гвендолен, дремать будем после! Готовь свой меч и кинжалы!
— Объясните хотя бы, что нам предстоит! Какие у вас планы?
— Сьер Гнелль, вы хорошо знаете гревенскую службу Провидения?
— Я Гревеном… интересовался мало, — дыхание Гнелля совсем сбилось от быстрой скачки, но он старался не отставать. — Привык к тому, что основная власть там…в руках Защищающей ветви, поскольку без нее…. редко обходились. Там постоянно… происходили какие-то беспорядки.
— Ну что же, — Логан похлопал по ложу арбалета, и глаза его ярко засветились, вызвав заметный испуг на лицах спутников Гнелля. — Придется Гревену, как ни прискорбно, впредь обойтись без Защищающей ветви. И без службы Провидения вообще.
Гвендолен медленно спустилась по пологим ступенькам, ведущим в небольшой внутренний дворик, и села на последнюю, положив рядом свой расстегнутый пояс с метательными ножами. Даже в орденской библиотеке, глубокой ночью, она не могла успокоиться после всех событий. Эбер давно спал, вытянувшись без движения на узкой постели, и Гвендолен боялась ворочаться, чтобы не мешать. Наконец она осторожно сползла на пол и на цыпочках добралась до двери, стараясь не натыкаться на стулья и не наступать на раскиданную одежду. Свой камзол и штаны она нашла со второй попытки, а сапоги без шума обнаружить было невозможно, поэтому Гвендолен двинулась дальше босиком, прихрамывая с непривычки и поджимая пальцы от холода. Голова у нее кружилась от второй бессонной ночи, но глаза упорно не желали закрываться. Так она и сидела, положив подбородок на колени и не пытаясь поймать ни одну из мыслей, которые проносились в сознании, как быстрые тени…
Спустя некоторое время она поняла, что тени существуют на самом деле и мелькают перед ней на потрескавшихся каменных плитах двора. Источником теней был фонарь, качающийся в руке невысокой, чуть сгорбленной фигурки, которая обходила двор по кругу, внимательно проверяя засовы на каждой двери и что-то шепча. На Гвендолен владелец фонаря не обращал никакого внимания, словно каждый день натыкался на растрепанное и впопыхах одетое создание со сложенными за спиной крыльями такого же цвета, что и спутанные кудри на голове и странным выражением полуприкрытых глаз. Обойдя двор в третий раз, он добрел до ступенек, на которых она сидела, и опустился рядом, подложив толстую шкуру, которую нес под мышкой. Фонарь он поставил на камни, и тени разбежались полукругом, образовав новый рисунок.
— Ночи-то теперь сырые, — пробормотал он извиняющимся тоном. — Спина опять разболелась, видно, завтра ветер поменяется. А ты не замерзнешь? Холодно сидеть на камнях.
Гвендолен растерянно помотала головой и неожиданно смогла ухватить если не мысль, то воспоминание — зал в доме Аллария, весь устланный роскошными коврами, и толстые стекла, сползающие на кончик носа человека, сидящего рядом с ней. Больше таких она нигде не видела. Странный, совершенно беспомощный на вид служитель не менее нелепого бога — как зовут первого, она так и не удосужилась узнать, а имя второго забыла.
— Ты меня помнишь?
— Извини, юноша, вижу я теперь совсем скверно. Но мы, конечно, встречались, раз ты вспомнил меня. Рад, что мы увиделись снова.
