«Ты не наш, — шептали ему горы. — Ты сын не нашего утра, ты зачат в иной сени. Мы не скроем тебя, не станем тебя беречь».
Ральданаш, восприимчивый к чуждым очертаниям и особой выразительности здешних мест, за долгие годы много раз прогуливался верхом по этим горам, глядя на Корамвис со стороны. Сейчас же он смотрел изнутри, но его взгляд сразу же устремился прочь из Дорфара, прочь с Виса...
Он вспоминал Ваткри-за-Океаном, его мягкие зимы, время ветров, а не снегов, и жаркие месяцы, когда долины золотились от зерна. Он видел город за красными стенами, корону башен, вздымающихся над равниной почти на девяносто футов, и краснокаменный дворец. И все эти стены, долины и тенистые сады казались ему драгоценной камеей, чьей белоснежной сердцевиной была его светлая мать, при жизни носившая имя Сульвиан.
Она была прекрасна, и свою красоту он унаследовал от нее. У них были одинаковые белоснежные волосы, столь непохожие на зимы второго континента. Он рос и привыкал, что у них нет никого, кроме друг друга. Раньше у Сульвиан был любимый брат — он мог бы заменить ему отца, но дядя Джарред ушел на войну вместе с Ральднором и сгинул в горящем море, не оставив никаких следов, ничего, что можно было бы оплакивать. А Ральднор — его родной отец, Избранник богини — тоже не вернулся и никогда не видел своего сына. Но Сульвиан всегда тешила себя надеждой, что когда-нибудь еще раз обнимет мужа, и обещала Ральданашу, что он увидит Ральднора в стенах родного дворца.
Когда после войны Равнин в Ваткри стали просачиваться слухи об исчезновении Ральднора, его метаморфозах и преображении, Сульвиан долго гнала от себя эти россказни. Он еще появится в Дорфаре. Он столько перенес, чтобы завоевать его — как он может не вернуться? Ральданашу исполнилось пять или шесть лет, когда он начал замечать, что позиция матери изменилась. Очень осторожно и постепенно, как отлучают от груди ребенка, она стала освобождать его от мечты, которую сама же в нем посеяла и прежде разделяла с таким воодушевлением. Теперь ребенку внушали, что когда-нибудь ему придется покинуть родной дом и поплыть за море в чужое королевство, чтобы стать его наследником. Именно там Ральданаша будет ждать его отец Ральднор. Порой Сульвиан говорила, чтобы отогнать тайные дурные предчувствия сына: «Ты не будешь одинок, твой отец будет рядом». Но в конце концов отца рядом так и не оказалось.
Даже в детстве Ральданаш понимал, что мать эта история ранила куда больше, чем его самого. Сульвиан всегда осознавала, что ее использовали — династический брак, скрепленный рождением ребенка мужского пола. Она полюбила Ральднора, но безответно. Тогда она обратила всю свою любовь на сына. Увы, это дало ей лишь временное утешение. В раннем отрочестве Ральданашу пришлось уехать.
Сейчас, сидя во дворце, он вспоминал мать такой, какой она была в вечер его отъезда.
Он впервые разлучался с нею, и его сердце сжимала тревога. Что поделать, он был еще мальчишкой. Сульвиан, женщина, пережившая свой расцвет, стояла у колоннады, и звездное небо за ее спиной служило обрамлением для ее белых волос, перевитых драгоценностями.
«Я пришлю за тобой», — сказал ей Ральданаш, маленький мальчик, который хотел казаться старше.
«Я всегда с тобой, — улыбнулась мать. — Здесь, там и где угодно».
Несколько дней спустя Ральданаш стоял на борту корабля и со вздохом глядел, как скрываются вдали родные берега. И тут он почувствовал, что слова матери таят зловещее предзнаменование. Скоро она умрет. Будь это в его власти, он повернул бы корабль обратно. Но сдержанность, присущая царственному положению Ральданаша и вообще пожизненная, уже глубоко укоренилась в его характере, научив его сопротивляться и терпеть. Поэтому Ральданаш пережил весь долгий путь до Виса, гоня от себя тоску и дурные предчувствия. Он пережил действо по случаю своего прибытия в чужой город, торжественное и одинокое, закончившееся дрожью земли, словно сама твердь его нового королевства приносила ему ужасную присягу. Он пережил последующие дни непрерывного труда во имя того, чтобы соответствовать чужим запросам — без отдыха, без прибежища в чем бы то ни было, даже во сне думая о своей стране и о том, каким человеком он должен стать, чтобы править ею. И наконец он пережил тот день, когда ему доставили известие о смерти Сульвиан — принесли и положили у его ног, словно цветок, в присутствии пятидесяти свидетелей. Ему было всего четырнадцать лет.
Двор считал Ральданаша холодным, замкнутым и бездушным. Его достоинство и сухие глаза оскорбляли самые устои Висов. Здесь женщины неистово рыдали над мертвыми, а похоронные процессии превращались в волнующее зрелище. Этот же юный чужеземец даже не прикрыл глаза рукой, произнося скупые фразы сожаления. Однако Ральданаш не хотел устраивать театр для своего окружения. Он был ранен в самое сердце, истекал кровью внутри, но никому не было дозволено увидеть это.
Холодный король Равнин. Эманакир.
Отца он тоже любил, но довольно своеобразно — скорее саму идею Ральднора-избавителя, восходящего солнца, как ее донесла до него мать. До этого часа ему удавалось живо воспроизвести в памяти лицо Сульвиан, ее голос, ее настроение, когда она рассказывала ему о Ральдноре. С ее смертью связь прервалась. Окончательно лишиться отца, вновь и вновь переживать в душе потерю матери — это стало для Ральданаша непосильным грузом, пусть даже и осталось незамеченным для окружающих.
Как и Рармон, он знал, что отец никогда не дорожил им. Это знание являлось частью его наследства, и оно не облегчило Ральданашу вступление в наследственные права.
В конце концов он пришел к тому, что образ и даже само имя Ральднора на каком-то глубоко личном уровне причиняли ему боль и лишали покоя. Осознав это, он запретил использовать имя отца в своем ближайшем окружении — слишком велик был соблазн перенести отвращение к имени на его носителя. Но люди, попавшие в такое положение, не понимали и не могли понимать истинных мотивов Ральданаша, а потому обижались и оскорблялись, как сын Яннула.
За окном совсем стемнело. Кто-то из слуг вошел зажечь светильники, а за ним последовал обмороженный гонец из Элисаара.
— Я очень сожалею по поводу твоей руки, — сказал Ральданаш.
Гонец был смущен и сбит с толку. Ему говорили, что король никогда не проявляет простых человеческих чувств.
— Это моя собственная вина, Повелитель Гроз. Я был неосторожен. Благодарение богине, это не правая рука.
— У тебя есть еще какое-то дело ко мне?
Гонец помялся в нерешительности и приступил к своему рассказу, словно нырнув в ледяную воду. Он по-прежнему сомневался. Все это казалось ему таким неуместным...
