– «Расскажи мне о море, моряк, – просил кто-то, прикованный к невозможности, – ответь, правда ли то, что говорят о нем. Расскажи мне о море, моряк, ведь из моего окна моря не увидеть…»
Песня не была ни страшной, ни скорбной, но на глаза самым бесстыдным образом наворачивались слезы. Это было хуже скрипок маэстро Гроссфихтенбаума и того, что на прощание пел в Урготелле сам Алва.
– Рокэ, – не выдержал Валме, – ну почему вы все время врете? Вы же все о нем знаете!
– О ком? – На сей раз маршал оглянулся. В сощуренных глазах было не меньше синевы, чем в песне, и не меньше соли, чем в море. Это чтобы не сказать – смерти.
– О море, – объяснил Марсель. – Или вы хотите сказать, что из окон Алвасете его не видно?
– Это другое море. – Алва закинул голову, провожая глазами плывущую в синеве крупную птицу. – Коршун… Насколько я мог понять, Валме, вы до отвращения несуеверны.
– Это семейное. А что?
– Просто я наконец понял смысл одного знамения… Раньше оно мне льстило, но главным в нем был не ворон и даже не Леворукий, а ызарги. Я не принял их в расчет… Зря.
В серьезных делах следует заботиться не столько о том, чтобы создавать благоприятные возможности, сколько о том, чтобы их не упускать.
Франсуа де Ларошфуко
Глава 1
Фельсенбург
Окрестности Мариенбурга
Ставка фок Варзов
400 год К.С. 20-й день Весенних Ветров
1
«Жизнь коротка, – пугал составитель трактата «О медицине», – ремесло же врача требует от избирающего его не только всего отпущенного Создателем срока, но и души«. Размеры фолианта подтверждали нешуточность угрозы, но отступать Руппи не собирался. Душа наследника Фельсенбургов уже была отдана морю и адмиралу, но хороший морской офицер обязан уметь не только прокладывать курс, управляться с парусами и стрелять из пушек, но и разбираться в ранах. Ледяной не попал бы в плен, знай его адъютант, как остановить кровь. Их спасла встреча с вражеской галерой, но больше подобных удач Руперт не желал. Может Джильди, может Бешеный, сможет и он. Удача моряка в его голове и в его руках.
Лейтенант набросился бы на медицину уже в Придде – помешали уроки иного рода и тренировки с Арно Сэ. Жаль, что назвать свое знакомство дружбой они не имели права. Оба. Потомки варитов и союзники агмов всегда останутся врагами, хотя самый опасный враг караулит отнюдь не у чужих орудий. В этом они тоже сошлись. Бермессер с Хохвенде в глазах талигойцев не перестанут быть подлецами, пусть их подлость четырежды на руку Талигу. Отца Арно застрелил тоже подлец, и неважно, что смерть маршала Савиньяка пошла на пользу Дриксен. Убийца и предатель, останься он жив, может рассчитывать на золото, но не на протянутую руку. Именно это Руппи и сказал на прощание виконту.
Сейчас Арно ждал боя, а может, уже дрался. Бруно хотел двинуть армию сразу же после ледохода, а весна в этом году нагрянула рано. Бросила в карету букетик подснежников, рассмеялась, и началось… Синие сумерки, полуденное золото, сумасшедшие летящие сны, после которых хочется смеяться и петь, а не сидеть в библиотеке, но Руппи сидел. Одолевая страницу за страницей, записывая, зарисовывая, повторяя вызубренное накануне. Он работал, а вокруг резвились солнечные зайчики. Лейтенант морщился, отворачивался, пересаживался, но светящиеся весенние пальчики тянулись за ним, норовя выманить к звенящим ручьям и набухающим почкам.
– «Хирург должен быть молод и силен. – Когда не получалось сосредоточиться, Руппи принимался читать урок вслух. – Подобно искусному бойцу, он должен в равной степени владеть обеими руками и обладать той мерой жестокости, что позволяет делать необходимое, не поддаваясь опаснейшему врагу, имя коему жалость…»
– Руппи! – В неожиданно раздавшемся нежном голосе звучал упрек. – Что за ужасные слова?
– Мама? – Лейтенант торопливо захлопнул книгу. – Это трактат по медицине… Захотелось посмотреть.
– Тебе стало хуже? – бросилась к сыну герцогиня. – Ты такой бледный…
– Ничего подобного! – запротестовал Руперт. – Я собрался написать бабушке, а она любит точность. Я решил посмотреть, как называется то, что со мной было.
– Позови мэтра Лукиана, – подсказала мама, – он продиктует, а эту книгу лучше отдать. Ее сочинил недобрый человек. Назвать жалость врагом?! Это… безбожно.
– Это иносказание, – вступился за фолиант Руппи. – Врач должен лечить, даже если это причиняет боль. Не прикажи адмирал цур зее проделать во мне еще одну дырку, меня бы уже не было.
– Не говори так, – попросила герцогиня. – Пожалуйста, никогда такого не говори.
– Не буду. – Руппи виновато прижал к губам прохладную руку и замолчал. Он слишком долго не был дома и отвык от матери, от того, что она вечно ждет худшего. «Рожденная в орлином гнезде горлинка»… Так называли единственную дочь Элизы Штарквинд. Нежную, кроткую, невероятно красивую. В детстве Руперт любил повторять за отцом, что нет волшебницы прекрасней Лотты; став взрослым, он в этом убедился. По крайней мере, никого красивее матери он не видел ни в Дриксен, ни в Талиге.
– Милый, – прошептала герцогиня, не отнимая руку, – забудем про твою книгу. Нам надо поговорить. Очень серьезно. Я сяду?
– Конечно. – Руппи поспешно отодвинул злополучный трактат. Это придется пережить. Мама будет просить об отставке или хотя бы об отпуске по болезни, он скажет «нет» и будет повторять это «нет», пока не придет письмо от Олафа или от бабушки. Слуги и сестры станут смотреть на него как на чудовище и убийцу, а мама – улыбаться и мертвым голосом говорить о фиалках и приданом Агаты и Деборы.
– Руппи, я даже не знаю… Не знаю, как тебе сказать. Ты будешь сердиться.
– На тебя? – возмутился сын. – Никогда.
– Я очень виновата перед тобой, но ведь ты меня простишь? Пожалуйста, пойми меня. Я не могла поступить иначе…
– Мама, я никогда не стану на тебя сердиться. Ты просто не можешь быть виновата. Что случилось?
– Ты говоришь, что здоров, но я же вижу! Тебе нельзя на корабли, спроси мэтра Лукиана… С легкими не шутят.
– Мэтр Лукиан не хирург, – начал Руппи, но вспомнил, что у него есть более веский довод. – Не волнуйся. В море в этом году я вряд ли выйду. И никто не выйдет, у нас просто не осталось кораблей. – Северный флот уцелел, да и Западный не весь пошел на Хексберг, но правда маму не убедит…
– Так у вас нет кораблей?
Она не сказала «какое счастье», только глаза засветились, словно вобрав в себя весну. Неудивительно, что в них тонула половина кесарии. Руппи заставил себя предать «Ноордкроне» и улыбнулся.
