– Так у вас нет кораблей?
Она не сказала «какое счастье», только глаза засветились, словно вобрав в себя весну. Неудивительно, что в них тонула половина кесарии. Руппи заставил себя предать «Ноордкроне» и улыбнулся.
– Нет. Альмейда, шторм и паркетные мерзавцы списали нас на сушу.
– Какие мерзавцы?
– Фридрих с его швалью. – Ненависть вырвалась наружу пушечным ядром. – Их еще и не так…
– Руппи!
– Ты хотела знать, кто у нас мерзавец, я ответил. Могу объяснить почему.
– Не надо. – Теперь в ее глазах плакал дождь. – Я… Кузен – отважный человек.
– Тогда почему он так любит трусов?
– Не знаю… Я ничего не знаю и не хочу знать. Война и политика – это ужас. Бессмысленный и безбожный, но все от них без ума. Даже мама… Они и тебя заставили воевать.
– Меня никто не заставлял, мама. И вообще мы говорили о другом.
– Верно… Руппи, я сожгла твои письма. Я не могла тебя отпустить в таком состоянии, а ты бы помчался. Я тебя знаю, ты бы помчался…
– Куда? – Создатель, чьи письма она сожгла?! Отца, дяди, бабушки, Олафа?! – Куда я должен был мчаться?
– К своему Кальдмееру… Я думала, он тебя вызывает, я же не знала. Я забрала письма у Генриха и сожгла.
Генрих отдал бы ей сердце, не только чужое письмо. Да разве один Генрих? На седьмой год после свадьбы отец оставил армию, на девятый – отказался от псовой охоты, хотя мама никогда его об этом не просила. Она всего лишь умоляла об осторожности и не сходила с Надвратной башни – ждала… Теперь герцог Фельсенбург – второй канцлер, а мама боится уже Эйнрехта.
– Ты прочла их? – Олаф ждет помощи, а Руперт фок Фельсенбург читает трактаты и ждет писем. Сгоревших…
– Нет… Как бы я могла? Это ваши дела, я только хотела, чтобы ты был дома… Пока не поправишься.
Отец шутил, что Лотта готова заточить всех, кого любит, в Фельсенбурге, заполнить погреба и взорвать мосты. Чтобы все остались с ней. Навсегда и в безопасности. Если б не бабушка, Фельсенбурги и впрямь заперлись бы в своих горах среди вековых елей и бесчисленных родников. Руппи, во всяком случае, моря бы не увидел.
– Я знала, что ты рассердишься.
Он не сердится, просто нужно скакать в Эйнрехт. Немедленно. Теперь другого выхода нет.
– Мама, ну почему ты решила, что мы уйдем в море? Я же говорил, что Олаф… Адмирал цур зее поехал докладывать кесарю. У него нет свидетелей, кроме меня, а ты… Ты представляешь, что он обо мне думает?! Все… Прости. Мне нужно собраться.
– Ты не можешь уехать.
– Я не могу не ехать, ты не оставила мне выбора. Если ничего важного, я переговорю с адмиралом Кальдмеером и бабушкой и вернусь. Когда пришли письма?
– Первое четырнадцатого, второе через три дня. Вечером… Не смотри так, пожалуйста.
Сегодня двадцатое. Олаф ждет ответа третий день!
– Кто их привез? Что им ответили?
– Не знаю. С гонцами говорил Генрих. Ты не знаешь самого главного: у нас будут гости. Уже сегодня.
– Кто? – Через час его здесь не будет. Шесть дней! Закатные твари, шесть дней! В этом замке нельзя верить никому… Они из любви натворят больше бед, чем Бермессер из страха.
– Я потому и сказала. – Губы герцогини дрожали, но жалость и стыд придут потом, когда он увидит Олафа и объяснит. – Я подумала, вдруг это связано, письма и… Она ведь никогда у нас не бывала, а теперь хочет тебя видеть. Именно тебя.
– Кто?
– Гудрун.
– Гром и молния!
Только этой… девы тут и не хватало, но мама права. Гудрун едет не просто так. Принцесса всегда смотрела в рот Фридриху. Правда, его нет в Эйнрехте, зато остальные…
– Гудрун везет письмо Готфрида и его указ, – обреченно сказала герцогиня. – Кесарь выражает тебе свою благодарность.
– Пусть выражает, – махнул рукой Руппи, – я тоже что-нибудь кому-нибудь выражу.
2
– Ты обеспокоен. В твоем положении это объяснимо, но это мешает исполнению твоих непосредственных обязанностей. – Ойген не осуждал и не спорил, просто расставлял все по местам. – Тебя излишне волнуют замыслы Бруно, но когда человек становится стар, он хорошо делает только то, что делал всю жизнь. Лучше многих молодых, но идет при этом по кругу, как лошадь на мельнице. Маршал фок Варзов это очень хорошо понимает и опасается того, что на самом деле неприятно. Нет, Герман, волноваться о неожиданностях со стороны фельдмаршала Бруно не нужно, в ближайшую неделю-полторы он подойдет к Хербсте, и все станет гораздо проще. У нас есть более осязаемые причины для волнения.
– Излом, – невесело пошутил Жермон, – и убийство Джастина Придда.
– Второе само по себе не так важно, как первое. – Шутки Райнштайнер, разумеется, не заметил. – К сожалению, во время бури любая недобросовестность или ошибка может оказаться роковой. О заведомо причиненном вреде я считаю лишним даже упоминать. То, что мы вынуждены начинать войну в меньшинстве и без герцога Алва, является следствием многих обстоятельств. Свое место среди них занимает и убийство графа Васспарда. Все вместе при желании можно назвать судьбой и перестать думать, а можно расплести судьбу на отдельные нити и дать объяснение каждой.
– Легче тебе от этого будет? – Дурное настроение упорно требовало выхода, хотя Ойген за регента не отвечал. И за опасения самого Жермона тоже. Бруно и в самом деле упряжку менять поздно. Как и фок Варзов… Закатные твари, ну зачем только Рудольф завел тот разговор?!
– Ты не в порядке, – сделал открытие бергер, – и я хотел бы знать почему.
– Не знаю!
– Это не ответ. Здоровый человек без причины не находится в дурном настроении. Это противоестественно. Ты либо не хочешь говорить, тогда я готов уважать твои чувства, либо не хочешь думать о том, что тебя тревожит. В последнем случае ты не прав… Постой, эти молодые люди требуют внимания…
Молодые люди, то есть Арно и пара молодых Катершванцев, оживленно беседовали. Генералов они не замечали, как сам Жермон пару минут назад не замечал тех, мимо кого шел. Зато Райнштайнер не только видел за двоих, но и слышал.
– Теньент Сэ, – вопросил свою жертву барон, – вы упомянули полковника Придда. Что это значит?
– Господин генерал, – не растерялся Арно, – мы с товарищами вспоминали однокорытников по Лаик. Мы не виделись около двух лет…
– Ойген, – счел нужным вмешаться Жермон, – они не будут драться.
– Не сомневаюсь. Теньент, надеюсь, вы сообщили своим друзьям, что дуэль во время кампании указом регента приравнена к дезертирству?
– Именно об этом мы и говорили. Как вы только что слышали, лично для меня господина Придда не существует.
Оказывается, это равнодушие вопиет на всех углах. Впрочем, дуэли не будет, а после войны обормоты как-нибудь разберутся. Если уцелеют.
