Но не Йяда и Фара — «нет, и они тоже» — вызывали у Ингри панику: больше всего его пугали призраки. Они сгрудились вокруг, зачарованно глядя на него и пытаясь прикоснуться; эти холодные руки высасывали из него тепло. Страстное желание заставляло их забыть о всяком порядке: призрачные воины отталкивали друг друга и даже лезли на плечи тех, кто оказался впереди. «Изголодавшиеся нищие…»
«Никакой дух не может существовать в мире материи без поддержки материального существа», — в растерянности вспомнил Ингри древний закон. Четыре тысячи все еще несущих на себе проклятие призраков толпились на земле Кровавого Поля, которая больше не питала их. Теперь все он были привязаны…
…К нему.
— Йяда… — Его голос прозвучал как стон. — Я не могу поддержать их всех. Мне не справиться.
Тело Ингри становилось все холоднее и холоднее от прикосновений призраков. Он вцепился в протянутую руку Йяды, как утопающий, и на мгновение ее живое тепло хлынуло в него, но тут же девушка охнула, ощутив ужасный ненасытный голод призрачных воинов.
«Они растерзают нас обоих, высосут досуха». И когда не останется тепла, которым они могли бы делиться, их с Йядой заледеневшие трупы останутся на земле, и от них в ночной воздух поднимется только туман… И все души, попавшие в ловушку Кровавого Поля, истают, брошенные, преданные, отчаявшиеся.
— Йяда! Отпусти! — Ингри попытался отнять у нее руку.
— Нет! — Она вцепилась в него еще крепче.
— Ты должна! Бери Фару и беги отсюда! Скорее! Призраки пожрут нас обоих, если ты этого не сделаешь.
— Нет, Ингри! Не это было нам предначертано! Ты должен очистить их, как очистил Болесо, чтобы они могли уйти к богам. Ты же можешь это сделать, таково твое предназначение, клянусь!
— Не могу… Их слишком много. Мне не выдержать, и боги здесь не присутствуют!
— Они ждут у ворот.
— Что?
— Они ждут у ворот — там, в колючем кустарнике. Аудар проклял эту землю, а Хорсривер защищал ее от богов в своей ярости и черном отчаянии. Но прежних королей нет, и провозглашен новый!
— Я всего лишь король призраков и теней, король мертвых. — «И скоро присоединюсь к своим подданным».
— Открой границы своих владений Пятерке. Пятеро смертных принесут Их сюда, но ты должен допустить Их: позвать богов. — Йяда теперь дрожала так же, как сам Ингри; оглядев толпящихся призраков, она прошептала: — Поторопись, Ингри…
Испуганный так, что почти не сознавал, что делает, Ингри огляделся взглядом волка. Да, он мог ощутить в темноте границы своего оскверненного королевства — неправильный круг, охватывающий большую часть долины, пропитанный древним горем. Граница лежала за болотом, перед самыми зарослями ежевики. Только теперь Ингри осознал тот факт, что его первое действие в качестве последнего из существующих шаманов Древнего Вилда этой ночью осталось незамеченным им самим: это случилось, когда он обнажил меч и проложил дорогу — «дорогу для нас всех» — сквозь непроходимые заросли, разрушая неприкосновенность Кровавого Поля.
У порога тех врат, которые он создал, нетерпеливо, как просители в приемной короля, ожидали Сущности. Как их впустить сюда? Ингри подумалось, что для этого подошли бы гимны и славословия, песнопения и молитвы великой красоты и сложности — совместные труды поэтов и музыкантов, ученых и священнослужителей. «Придется им обойтись мной одним». Пусть так и будет.
— Войдите, — прошептал Ингри хрипло. «Я могу сделать лучше!» —Войдите! — рявкнул он колдовским голосом.
Отзвуки, казалось, разорвали ночь надвое; толпа из четырех тысяч призрачных воинов всколыхнулась в предчувствии — это было похоже на огромную волну, обрушившуюся на берег. Ингри собрал все силы, чтобы выдержать напор: он чувствовал, как все его существо всасывается чудовищным водоворотом… однако призраки затихли, не менее голодные, но сдерживаемые теперь поразительной новой надеждой.
Казалось, прошла вечность, прежде чем в темном лесу раздался первый звук, говорящий о присутствии человека, и показался тусклый оранжевый огонек. Кусты затрещали под чьими-то ногами, донеслось приглушенное ругательство, возникший было спор резко пресек голос Халланы:
— Вон, вон там! Освин, сверни левее!
На поляне появилась самая неожиданная, на взгляд Ингри, процессия. На спотыкающейся лошади ехал просвещенный Освин; позади него, обхватив мужа за талию од ной рукой, а другой указывая, куда ехать, сидела Халлана. Следом показался принц Биаст на таком же измученном коне; на его лице появилось растерянное выражение, когда он, разинув рот, оглядел толпу призрачных воинов. Замыкали шествие пешие — просвещенный Льюко и князь Джокол, державший в руках факел. Бывшие когда-то белыми одежды Льюко были пропитаны потом, покрыты дорожной пылью, а с одной стороны заляпаны до бедра болотной грязью.
— Халлана! — Йяда радостно замахала волшебнице рукой, словно с ее появлением кончались все неприятности. — Идите сюда, скорее!
— Ты их ожидала? — спросил девушку Ингри.
— Мы отправились из столицы все вместе и последние два дня мчались сломя голову. Пятеро богов, что это было за путешествие! Всем распоряжался принц-маршал, я ускакала галопом вперед уже под конец — мне сердце говорило, что нужно спешить… и я так ужасно боялась!
Просвещенный Льюко дохромал до Ингри и поспешно осенил его знаком Пятерки; следом топал запыхавшийся Джокол. На его лице расплывалась безумная улыбка, которой, как подумал Ингри, островитянин должен был встречать самые свирепые штормы, когда похожие на горы волны грозили поглотить его утлую ладью и все разумные люди цеплялись за снасти и вопили от ужаса.
— Хо! Ингорри! — радостно воскликнул Джокол, направо и налево кивая призракам, словно это были родичи, с которыми он давно не виделся. — Отличная песня из этого получится!
— Так вы и есть смертные вместилища богов? — спросил Ингри Льюко. — Вы все сделались святыми?
— Я уже был святым, — пропыхтел Льюко, — и тут имеет место что-то другое. Если мне позволительно делать предположения… — Он окинул взглядом запруженную призраками поляну и пристально взглянул на Ингри.
Освин и Халлана слезли со своего загнанного коня и приблизились тоже, поддерживая друг друга и рассматривая призрачных воинов с трепетом и изумлением; однако Ингри мог бы поклясться, что за этим крылось научное любопытство, едва ли менее странное в своем роде, чем безудержный энтузиазм Джокола.
— Если мне позволительно делать предположения, Освин, — повторил Льюко, обращаясь к коллеге, — как догадался Ингри, это было продолжением их старого спора, — я сказал бы, что все мы превратились в священных погребальных животных.
