Имя ребенка он произнес впервые. Ему было странно называть этим именем младенца. Имя Кадар символизировало могущество для Блэза, для целого поколения в Горауте, было связано с ярким образом отца Розалы. Это было имя гордости, надежды… если ребенок проживет достаточно долго.
Розала покачала головой.
— Мы не должны так много значить, он и я, — тихо ответила она. — Ставки слишком высоки.
Бертран за ее спиной тихо произнес:
— Иногда люди в конце концов значат больше, чем можно было ожидать. Госпожа, вы двое и есть ставка. Они используют вас, чтобы начать войну. Уже использовали.
— Так отошлите нас обратно, — прошептала она. Она смотрела на Блэза, а не на Бертрана.
— Это уже не имеет значения, — тихо ответил герцог. — Уже не имеет. Они убьют тебя и оставят его, но все равно найдут повод обрушиться на нас. Им надо удовлетворить всех, кто лишился своей земли на севере. Все не так, как в старых романах: Элиенна убежала в Руайонс, и вслед за ней послали армию. Теперь это чистая политика, жестокая игра государств. Госпожа моя Розала, Арбонна, если хотите, — это последний пункт Иерсенского договора.
Блэз пристально наблюдал за ней и увидел на ее красивом, умном лице, как она восприняла истину слов Бертрана. Она знала столько же обо всем этом, сколько Ариана или Люсианна или даже они с Бертраном. Всегда знала. На ее щеках еще не высохли слезы, освещенные камином; он смущенно поднял руку, жалея о том, как тяжело ему даются подобные жесты, и смахнул их. Ему хотелось бы быть более грациозным, более непринужденным. Он сказал:
— Ты не обязана преклонять передо мной колени, Розала.
Казалось, она хотела возразить, но сказала только:
— Могу я поблагодарить тебя за цветок?
Блэз обнаружил, что способен улыбнуться:
— Я на это надеялся.
Бертран тихо рассмеялся. Розала через секунду ответила ему дрожащей улыбкой, но потом закрыла лицо руками.
— Как мы можем так разговаривать? — воскликнула она. — Сегодня ночью они сожгли женщин. Из-за меня. Они даже не знали, кто я, а их вытащили из постели и изнасиловали кораны Адемара — не говорите ничего, я это знаю! — а потом сожгли живыми. Вы оба все это знаете, и вы теперь скажете мне, что я должна жить с этим? Я и сейчас слышу их крики.
Блэз открыл рот и закрыл его. Он посмотрел мимо нее на Бертрана, глаза которого находились в тени и казались темными, так как огонь камина был у него за спиной. Герцог тоже ничего не сказал. «Вы оба об этом знаете». Он ничего не знал в этой ситуации. И не мог придумать никаких слов для ответа.
Поэтому он произнес ее имя. Что сказано о произнесенном имени? Он медленно поднял руки, нежно обхватил ее голову, нагнулся и поцеловал ее в лоб. Ему было жаль, что он больше ничего не может сделать, но действительно больше ничего нельзя было сделать. Женщин сожгли сегодня ночью на костре, о котором давно мечтал его отец. Мужчин убили и изувечили. Он тоже слышал их крики.
— Утром… — хрипло произнес он. — Мы все станем сильнее утром. — Неуклюжие слова, пустая правда. Необходимо было пережить эту ночь. Он снова на мгновение взглянул на герцога, потом встал и вышел из комнаты. У Бертрана это получится лучше, чем у него, подумал он. Для герцога здесь нет прошлого, и он гораздо лучше понимает женщин. Но душа у Блэза болела, пока он шел прочь от ее комнаты.
— Ох, Ранальд, — подумал он; собственно говоря, он произнес это вслух, тихо, в пустынном коридоре. — Она могла бы даже сделать из тебя мужчину, эта женщина, если бы ей позволили. — Его брат был сегодня ночью в Аубри. Блэз был почти уверен, что Ранальду этого не хотелось, но это не имело значения. Он был там.
Придавленный грузом как прошлого, так и будущего, Блэз вдруг остановился и застыл на месте. В комнате позади него заплакал младенец. Он прислушался, но все было тихо. Наверное, это плач во сне. Плач Кадара. Видят ли новорожденные сны? Блэз не знал. Он только знал, что не мог вернуться назад, не мог сейчас, а возможно, не сможет никогда задать Розале вопрос, таящийся в его сердце. «Это не имеет значения, — сказал он себе. — Это ничего не меняет».
Ложь, разумеется, но такая ложь, которая позволяет человеку идти дальше.
К тому времени как она добралась до верха лестницы и увидела стражников у двери, Лиссет уже жалела, что пришла. Ей нечего здесь делать, она не имеет никаких прав на внимание этого человека, особенно так поздно ночью, после того как он серьезно пострадал в бою. Она даже точно не знала, что хочет сделать или сказать, если он случайно еще не спит и согласится принять ее. Когда-нибудь, в отчаянии подумала она, ей придется усвоить наставление, которое часто повторяла ей мать, и понять, что не всегда надо следовать по пути, освещенному наитием и первым порывом.
Она понимала, что сильнее всего ее потянуло сюда после известий из Аубри. Эти новости очень быстро разнеслись по Барбентайну и дошли до большого зала, где выступали после ужина жонглеры и трубадуры, получившие почетные места в павильоне утром.
Музыка умолкла, конечно. Невозможно петь льенсенны об изысканной, безответной любви или веселые песенки об удовлетворенной страсти в лесах Арбонны, когда приходит сообщение о разрушенной королем Гораута деревне и сожженных заживо женщинах. Любви нет места после такого ужаса.
Но если это так, то, в самом деле, зачем она здесь, зачем неуверенно приближается к двери на верхнем этаже Барбентайна? Алайн согласился немного подождать ее внизу. Ей не очень хотелось возвращаться в таверну одной. Несколько ночей назад в переулке убили старика. Слишком много неизвестных людей из слишком многих стран бродят в темноте по Люссану во время ярмарки. У нее не хватило смелости попросить Аурелиана подождать — он слишком много знал после этого утра. Впервые Лиссет захотелось что-то от него скрыть. С Алайном было проще; после двух проведенных вместе сезонов они понимали друг друга. Он даже не станет строить догадок.
Ужасные новости из Аубри заставили ее память одним скачком перенестись в тот сад в Тавернеле прошлым летом, когда Лиссет подслушивала из укрытия на стене и узнала, кто такой бородатый коран, и услышала, как он говорил с Рюделем Коррезе о предстоящей войне с Гораутом. Теперь все знали, кто он такой, с этого утра, и война уже не приближалась, она уже пришла к ним. И коран, за которым она так импульсивно последовала в ту ночь летнего солнцестояния, сегодня заявил права на корону Гораута.
При этой мысли она чуть не повернула обратно, но она уже подошла к тому месту, где факелы на стенах освещали коридор, и осознала, что стражники у его двери наблюдают за ней. Одного она знала, корана из Везета, с фермы неподалеку от фермы ее отца. Она не была уверена, рада она этому или нет.
