Занятная девушка.
А по одежде судя — актриса.
Тагари придержал коня.
— Как тебя звать?
— Сэйе.
— Ты из местной труппы?
— Из Осорэи. Нас сюда выслали осенью.
— Вот как, и кто же?
— Ваш брат, господин генерал.
Ему стало весело. Ему вообще было весело впервые за много-много месяцев. А теперь есть и повод, полная победа уже близка.
Ох уж эти женщины… как всегда. Что натворили эти актрисы, что их заслали так далеко? Мысль о чем-то серьезном и не мелькнула: иначе не просто выслали бы, а наказали куда суровей.
— Твой пояс вышит как у главы труппы, не слишком ли ты для этого молода? — спросил, прищурясь.
— А вы даже знаете ранги актрис?
Необычная все-таки девушка. Народ вокруг уже присел от страха, а она улыбается.
— Я знаю все ранги и знаки отличия, какие только существуют в этой провинции, — сказал он, и не сдержался, усмехнулся ей в ответ. Тронул сапогом бок коня, и тот послушно двинулся дальше, и вся процессия потянулась, звеня, погромыхивая, сверкая, под флагами и флажками.
— Мне он показался старше, чем был в Осорэи.
— И где ж ты успела? — Акэйин поманила девушку к себе. — Ближе, ближе иди. Знаешь ведь, я люблю видеть лица тех, с кем говорю.
— Успела… и даже не раз. Ну и Энори как-то провел меня поближе на празднике…
— Война никого не красит.
— А я и не разочарована. Кстати, он спросил, как я могу быть главой труппы в такие годы.
Сэйэ присела на постель наставницы, на самый краешек, стараясь не пошевелить матрас.
— Он с тобой еще и говорил! И это при торжественном въезде в город. Я не ошиблась, ты далеко пойдешь.
— Мне особо далеко и не надо уже. И пояс я лишь на время надела.
— Не думаю, что я встану, — спокойно сказала женщина. Сейчас, в полумраке — лишь жаровня освещала комнатку, с распущенными волосами, она казалась совсем юной, старшей сестрой Сэйэ.
— Я достану любые лекарства…
— А, перестань, — отмахнулась Акэйин. — Могло хуже быть, и не только со мной. Помирать я не собираюсь, рано или поздно смогу сидеть, и руки целы. А мой сотник мне и такой рад. Вот незадача — под старость лет, да еще и калеке, встретить достойного мужика!
Сэйэ фыркнула, пытаясь подавить смешок. Сорвавшееся бревно повредило спину, но не дух госпожи. И все-таки несправедливо…
— Я зайду к вам еще сегодня, — сказала она, вставая.
— Да уж сделай милость. И не напейтесь там все на радостях, а то приползу, разгоню всех! — пригрозила Акэйин.
Сэйэ вышла, одновременно улыбаясь и утирая глаза.
**
Крепость Трех Дочерей была целым городом: размещайся со всеми удобствами, даже излишними на взгляд человека, привыкшего к куда меньшим крепостям Ожерелья и совсем уж малым заставам. Да и некогда прохлаждаться; Тагари вошел в эти стены не ради себя, а ради здешних жителей. Уже завтра снова надо гнать волчью стаю со своих земель, не давать им опомниться: Мэнго с племянником обессилены, но на хитрость их еще хватит.
Снова начнут кружить по долине, теряя солдат, отступая и огрызаясь, пока от целого волка не останутся одни зубы.
Но сегодня можно и отдохнуть. Сперва военный совет, а потом…
В окно дома, стоящего на возвышенности, видны были горы, сине-зеленые, не близкие и не далекие. А в Осорэи — сады и чужие крыши, в Ожерелье — деревья и скальные проплешины ущелий.
Комната же была удобна — и ладно. Блики огня перебегали по узорной решетке, чем-то похожей на ту, что украшала окно в его покоях в родном доме. Вспомнилась та девчонка на улице, актриса. Тоже огонек. Позвать ее, что ли, после совета?
Он рад был бы вообще вычеркнуть женщин из своей жизни, но это больше годилось для монахов или хотя бы отшельников. Ни тем, ни другим он не был, и предпочел решить вопрос куда проще: не видеться дважды ни с одной из красоток, а в Осорэи и вовсе не выбирал никого.
Эта, заносчивая и смешная, была, конечно, из Осорэи, но сейчас-то они находились далеко на севере провинции, а в родной город актриса вряд ли вернется. Во всяком случае, она забавная.
Только это все после.
На военном совете было людно и шумно. Офицеры разных рангов, не слишком соблюдая установленный порядок, переговаривались, толпились возле большого стола, на котором разостлана была карта. Командир крепости Ирувата держался в тени, высказывался скупо, словно нехотя. Со стороны казалось, что он рад бы совсем отстраниться от этой войны — его крепость свободна, враги отошли ближе к предгорьям Эннэ. На самом же деле ему было горько, почти стыдно из-за того, что сам он, своими силами разбить рухэй под стенами не сумел. Еще немного, и они бы эти стены одолели, ворвались на улицы.
Он бы удивился, узнав, что его считают почти героем.
На карте красовалась бронзовая фигурка-башня, изображающая крепость Трех Дочерей. Бронзовые же всадники щетинились копьями, рядом замерли лучники, в атаку шли пехотинцы. Одна фигурка — один отряд. Рухэй обозначили так же, только пометили черной тушью блестящую бронзу. И на двух рядом с черной точкой поставили красные, что значило — в этих отрядах Мэнго и У-Шен.
Сейчас дядя с племянником объединились, двигались вверх по течению Первой Дочери.
— Они потеряли все выгодные позиции. Теперь бросят все силы на то, чтобы закрепиться в предгорьях Эннэ, и тут нужна будет помощь Северной и Черностенной. Там осталось немного людей, придется перебросить часть наших сил, иначе рухэй постараются захватить одну из них. А порванное Ожерелье ни на что не годно, — сказал Тагари; он стоял, наклонившись и водя пальцем по карте.
— Я отправлюсь туда, — подался к нему бойкий офицер с круглым лицом и таким же сияющим вышитым на повязке знаком отличия, и добавил с коротким поклоном: — С позволения господина генерала.
Тагари покосился на говорившего: только что подходил к выходу, ему передали записку, а в ней… что? Связанное ли с решением ехать? Этот офицер был ставленником Нэйта, а в Черностенной — Макори. Но сейчас не до старых счетов.
— Хорошо, с рассветом отправишься.
— Господин генерал, важная весть, — ординарец возник на пороге; он был отменно выучен, и прервал бы совет только ради действительно важного. Быстро пересек комнату, наклонился, сказал тихо:
— Ваш брат приехал. Тихо, знает лишь воротная стража и ваша охрана.
— Кэраи!? Какого… Все свободны, — Тагари выпрямился, на миг тяжело оперся рукой о стол — фигурка-башня упала и перекатилась, сбив по дороге фигурку-всадника.
Брат ожидал в отведенных самому Тагари комнатах, уставший, но, как всегда, с безупречной осанкой, с дороги еще не переодевался. Осматривался, и генерал словно его глазами увидел то, что недавно совсем не интересовало — что стены тут обиты деревянными рейками, а не обтянуты шелком, как дома, что мебель грубовата, хоть и прочна, и аромат в комнате от жаровни с ароматными углями и смолами, а не от горящих травяных палочек.
Еще немного, и его глазами увидит себя. Эта мысль отчего-то почти испугала, его, без колебаний идущего в атаку на противника, превосходящего числом!
Так и не смог привыкнуть — да и вместе провели мало времени — к тому, каким стал Кэраи. Сам он, верно, не замечает, как Столица вошла в его существо, отпечаталась в чертах и движениях, словно угольная пыль на лице углежога. Он тут всему чужой, он слишком… отполированный.
— Что стряслось, зачем ты оставил город? — сказал встревожено и сердито.
…И все же менее встревожено и сердито, чем, наверное, мог бы. Кэраи не знал, что заставило брата сдержаться. Тагари пересек комнату, уселся в массивное кресло возле крохотной жаровни — сейчас не для тепла, для ароматного дыма. Странно, будто угадали те, кто готовил эти покои — дома он любил так же сидеть, любил, когда рядом огонь живой.
«Ты все испортил», — читалось на его лице. Да, испортил. Как всегда…
— Меня предупредили из Столицы. Уже подписан и отправлен приказ, тебе адресованный — сдать командование.
— Они там все мозги проели с приправами?! — брат приподнялся, опираясь на локти, — Осталось всего ничего до победы!
