— Вся наша надежда — на южные армии, — сказал он. — А Госсар… я не хочу недоказанных домыслов…
Суарен поднялся и вышел в коридор. Вальборн услышал его просьбу позвать кого-то, затем магистр вернулся в свое кресло. Какое-то время прошло в молчании. Молчать с Суареном было, пожалуй, еще приятнее, чем разговаривать, поэтому Вальборн был даже слегка раздосадован, когда в дверь постучали.
— Входи, Риссарн, — отозвался на стук Суарен.
Молодой человек, вошедший в комнату, по сложению вполне мог бы оказаться местным кузнецом. Узкий кожаный ободок охватывал его голову, удерживая волосы цвета льняной пряжи, в руке был небольшой, но тяжелый круглый предмет, завернутый в мягкую тряпку.
— Ты можешь по имени человека что-нибудь узнать о нем? — спросил Суарен.
— Можно попробовать. Но это всего лишь первые опыты, учитель. Я не уверен в результате.
— Пробуй.
Риссарн развернул тряпку и вынул оттуда идеально круглый хрустальный шар размером с большое яблоко. Он выложил на стол кружок, сплетенный из полосок кожи, и осторожно поместил на него шар. Сев перед шаром, он положил руки на стол по его сторонам, ладонями к шару.
— Я готов, — сказал он.
— Госсар, — назвал имя Суарен.
Вальборн наблюдал, как молодой человек, наклонив набок голову и расслабив мускулы лица, пристально вглядывается в шар, как хрусталь чуть поблескивает сквозь его подрагивающие пальцы. Риссарн долго смотрел в шар, затем откинулся на спинку стула, переводя дух.
— Ничего не вижу, — с сожалением объявил он. — Настрой, самочувствие — все это так влияет… бывает, что и несколько дней — ничего, а потом вдруг будто дверь в голове открывается… может быть, Кера попробует, она чувствительней.
Что-то неуловимое, будто бы тень тени, мелькнуло на лице магистра.
— Зови Керу, — сказал он после долгой паузы.
Риссарн ушел и вскоре вернулся с очень юной, но вполне сформировавшейся девушкой. Ее темно-карие, с отливающими голубизной белками глаза смело уставились на гостя. Вальборн, ощутив некоторое неудобство, подумал, что ей не помешало бы немного девичьей робости.
— Кера, — начал Суарен. — Риссарн утверждает, что ты умеешь глядеть в шар.
— Я пробовала, — сверкнула она белыми зубами. — Я просила Риссарна, и он давал мне посмотреть.
— Нашего гостя интересует человек по имени Госсар. Погляди в шар и расскажи про Госсара все, что увидишь.
Глаза девушки забегали по Вальборну, будто бы прощупывая его с головы до ног.
— Чтобы мне было легче, я должна держать его за руку, — кивнула она на Вальборна. — Пусть он вспоминает Госсара, мысленно представляет его внешность.
Суарен согласно кивнул. Кера села у шара, Вальборн встал рядом и протянул ей руку. Он с невольным изумлением взглянул на руку Керы, стиснувшую его пальцы. Крепость пожатия показалась ему неожиданной для такой юной, стройной девушки. Кера еще раз скользнула взглядом по Вальборну, затем поднесла вторую руку к шару, как будто закрывая его от солнца, и начала вглядываться в бесконечную, темно-прозрачную глубину. Ее глаза прищурились, затем раскрылись, кровь прилила к лицу, придавая смуглой коже густо-розовый оттенок.
— Вижу, — сказала она. — Он человек властный, в годах, черные с сединой волосы… густые брови, постоянно нахмурены… одет в черное…
Суарен вопросительно взглянул на Вальборна. Тот утвердительно кивнул. Девушка продолжала:
— …с ним другой — маленький, старый… противный. Одет в черное с золотом… этот улыбается ему, но внутри — ненавидит.
Вальборн узнал Берсерена. В словах Керы не было ничего нового — Берсерена не любил никто.
— Что это?! — в голосе девушки прозвучало удивление. — Он — не маг, но держит при себе магию… особенную какую-то… на груди, белое, с резьбой… Белый диск.
Вальборн вздрогнул. Суарен встал и подошел к столу. Кера, будто очнувшись, оторвалась от шара.
— Ты видела диск? — спросил Суарен. — На Госсаре?
Кера кивнула.
— Что это, магистр? — спросила она. — Это какая-то новая магия?
— Вроде того. Спасибо, Кера, можешь идти.
Девушка медлила, надеясь что-то услышать, но все молчали, ожидая ее ухода. Когда она вышла, Суарен взглянул на Вальборна.
— Вы поняли, что это значит?
— Госсар — предатель. Он служит Каморре.
— Я понял это из вашего рассказа, — подтвердил Суарен. — Это видно и без магии, из его поступков. Поэтому я поверил Кере. Она не всегда бывает правдивой.
— Теперь мне все стало ясно, — проговорил Вальборн. — Нужно предупредить дядюшку, иначе городу грозит беда.
— Здесь мы опоздали. — Суарен задумался. — Бессмысленно посылать гонца на гибель — Берсерен не поверит нам. Но мы можем послать предупреждение Норрену, хотя вряд ли опередим события.
— Да, — обрадовался Вальборн. — И сообщим ему, что здесь войско в триста человек, чтобы он мог планировать действия. Пишите письмо, я снаряжу гонца.
— Я хотел бы послать человека, в котором уверен, — остановил его Суарен.
Он повернулся к молодому человеку, остававшемуся в комнате.
— Риссарн!
— Да, учитель.
— Поедешь в Босхан, отыщешь Норрена и передашь ему мое письмо. Вопросы есть?
— Я все понял.
— Собирайся в дорогу, потом приходи сюда.
— Но как я поеду, учитель? У меня нет коня.
— Я дам коня, — вмешался в разговор Вальборн. — У меня есть два подходящих.
Риссарн и Вальборн ушли, а магистр сел писать письмо. Закончив, он запечатал лист перстнем с головой феникса и вышел из дома. Там подошедший Вальборн вручал молодому человеку поводья одного из коней, приведенных Ромбаром. Взяв письмо, Риссарн махнул обоим на прощание и поскакал на юг.
Пошла вторая неделя с тех пор, как Шемма поселился у Пантура. Табунщик понемногу привыкал к подземной жизни. В первый же день Пантур сменил прежнюю одежду Шеммы на обычную одежду монтарвов — балахон до коленей, просторные штаны и плетеные сандалии с деревянной подошвой. По голубовато-серому свечению полученной одежды Шемма понял, что его здесь держат не за важную персону. Теперь табунщика вполне можно было принять за монтарва, высокого и худого, как Пантур, хотя вблизи становилось заметным различие его белокурой кудрявой головы и серых, пушистых, как одуванчики, голов монтарвов.
Поначалу все монтарвы казались Шемме на одно лицо, но вскоре он пригляделся и стал различать мужчин и женщин, стариков и молодых, даже красивых и некрасивых. Общей для местных жителей была спокойная, неторопливая манера держаться и говорить. Дверные занавески не были преградой для звуков, но табунщику ни разу не довелось услышать ни криков, ни шума ссоры, ни громкой речи. Видимо, длительная жизнь в ограниченном пространстве наложила отпечаток на поведение подземных жителей.
