В сказках возвращение давно потерянного дитяти происходит совершенно просто. Она — или чаще он — возвращается домой, его престарелая мать падает ей в объятия, ее престарелый отец плачет у нее на шее, и после этого все живут долго и счастливо.
Отец Сайиды был не таков, чтобы плакать на чьей-либо шее, а Матушка падала в обморок только тогда, когда это сулило ей какую-либо выгоду. Наступило очень долгое молчание. Никто не выглядел особо удивленным; просто растерянность и некоторое замешательство. Было слишком сложно сменить в сознании мысленное лицезрение пропавшей и, быть может, умершей родственницы на осознание, что эта родственница стоит тут живая и, по всей видимости, совершенно здоровая. На нее даже почти не смотрели прямо, словно от взгляда она снова могла пропасть.
Исхак первым собрался с разумом и, не обращая внимания на стоящую позади Сайиды Марджану, бросился и обнял разом Сайиду с Хасаном, не дав им вздохнуть. Он втащил их в комнату, засыпая Сайиду вопросами.
— Где ты была? Что ты делала? Ты выглядишь чудесно… и Хасан, он подрос. Кто заботился о тебе? Это не…
– 'Джана, — отчетливо сказал Хасан. — Мама. Хасан. — Он ждал.
— Исхак, — произнесла его мать, пытаясь не засмеяться. На лице ее брата было уморительно потрясенное выражение.
— Исхак. — Хасан улыбнулся всем.
Никто не может устоять перед обаянием ребенка; а этот ребенок к тому же учился у франка Марджаны, который мог очаровать звезды на небе. Фахима довольно радостно приветствовала Сайиду, но Хасана она схватила в объятия, смеясь и плача одновременно.
Без ребенка на руках Сайида почувствовала себя обнаженной. Она чувствовала стоящую позади Марджану, тень под вуалью. Никто, казалось, не замечал ее, кроме Исхака, который предпочел не говорить о ней.
Суета вокруг Хасана дала Сайиде время, чтобы собрать свою смелость. Исхак обхватил ее рукой, немного слишком сильно, но она с радостью принимала его поддержку. Все остальные ворковали над Хасаном.
Все, кроме Маймуна. Он смотрел на своего сына жадно, но, казалось, не мог двинуться с места. Он не смотрел на Сайиду.
Хасан сам решил эту задачу, вырвавшись из объятий Матушки, встав на свои весьма резвые ножки и вскарабкавшись на колени к отцу.
— Папа, — сказал он.
Лицо Маймуна засияло, как лампа.
— Вы слышали это? Вы слышали, что он сказал?
Все закивали. Даже Матушка улыбнулась.
— Он ходит, — произнес Маймун. — Мой сын ходит. И говорит.
— Ходит, — повторил за ним Хасан. — Говорит.
После этого никто особо не думал забрасывать Сайиду вопросами, хотя Исхак едва не умирал от любопытства. Сайида вернулась, целая и невредимая. Фарук выглядел довольным; женщины следовали его примеру.
Они верили ей. Она едва не упада, осознав это. Ее отец по меньшей мере, Фахима наверняка, быть может, даже Матушка — все они не боялись, что она обесчестила семью.
Не боялся этого и Исхак, но он точно умер бы, если бы ждал еще дольше.
— Я была в месте, известном Марджане, — сжалилась над ним Сайида, — тайное место, вдали от всех городов. Я не видела ни единого человеческого существа, пока была там.
— Это ужасно! — воскликнул Исхак.
— Там было тихо. — Большую часть времени. — Я заботилась о Хасане. Я присматривала за домом. Я готовила. Я делала женскую работу. Иногда я выходила наружу. Небо было очень широким. Я могла простереть мысли так далеко, что меня словно вообще не было.
— Не говори мне, что это превратило тебя в мистика.
— Когда было так много посуды, которую надо было мыть? Не смеши меня.
— Ты действительно была… совсем одна?
Это сказал Маймун. Он по-прежнему не смотрел на нее. Голос его был хриплым.
— Там была Марджана, — ответила Сайида. Легко, холодно, спокойно. Она гордилась собой.
Тогда они увидели ифриту: она вышла из тени Сайиды на свет. Она не опустила свою вуаль.
— Я попросила ее прийти, — сказала Сайида. — Я перед ней в долгу, за то, что она предоставила мне убежище и приглядывала за мной, пока я была там. Я хочу, чтобы она осталась еще ненадолго. Она больше не ассасинка. Она хочет научиться быть женщиной.
Они встретили это с различной степенью недоверчивостью. Но никто не зашел столь далеко, чтобы высказать ее вслух. Даже Маймун.
— Я не претендую на ваше гостеприимство, — произнесла Марджана. Это звучало не так высокомерно, как могло бы.
— Нет, — чуть сдавленно сказал Фарук. Он прочистил горло. — Нет, ты не претендуешь. Тебе в моем доме всегда рады.
Лейле, возможно, было что сказать; Матушке, несомненно, тоже. Но Фарук опередил их. Сайида не могла сказать, что он жалел об этом. Он, очевидно, поступал так не из страха перед Марджаной; и явно не затем, чтобы завоевать ее расположение.
Марджана поклонилась, как кланяется женщина высокого рода гостеприимному хозяину.
— Ты весьма щедр, — промолвила она.
— Моя дочь в долгу перед тобой. Могу ли я скупиться, оплачивая его?
— Кое-кто мог бы, — возразила Марджана.
Ничто в ее поведении не бросало ни намека на Маймуна, но тот вздрогнул. Он не сказал ничего. Он наконец-то бросил взгляд на свою жену. Она не могла прочесть этот взгляд, не считая того, что ярости в нем не было. Быть может, он в конце концов простит ее.
Неожиданно она почувствовала, что устала от этой толпы родственников, от их кудахтанья и волнения, которое все никак не успокоится, их отчаянных попыток заставить все выглядеть обычно. Безвредно. Как будто Сайида и не провела месяц среди ифритов.
Но она знала, почему убегала; и Маймун помнил. Она поднялась.
— Благодарю тебя, отец, — сказала она. — Матушка, Фахима, Лейла: мое почтение. Исхак, я рада снова видеть тебя. Маймун… — тут ей пришлось прерваться, чтобы набрать воздуха и начать снова. — Маймун, муж мой, если я по-прежнему могу называть тебя так…
— Ты можешь.
Ему пришлось не легче, чем ей. Когда она поняла это, ей стало немного легче.
— Муж мой, я прошу прощения за свой побег.
Он сглотнул. Слишком это было неожиданно.
— Я тоже прошу прощения. — Он смотрел ей под ноги. — Я сожалею… что сделал то, что сделал.
— Я тоже. — Она позволила себе чуть озорства. — Сможешь ли ты простить меня?
— Я… — Он с усилием моргнул. — Да. Если ты простишь меня.
Она кивнула.
Он должен был поднять глаза, чтобы увидеть это. Он пытался не упасть и не заплакать.
Она едва не заплакала сама. Но было не место для этого. Она вскинула голову.
— Если все извинят меня, то прошло много времени с рассветной молитвы, и я соскучилась по своей собственной постели. Разрешат ли мне удалиться туда?
