– По крайней мере, у меня есть ты, – только и смог он произнести. – Я не считаю, что совсем ничего не получил.
– Да что я за сокровище? – усмехнулась Тай. – Старая, злая и вдобавок больная – уже дней десять то голова кружится, то подташнивает. Словно кто-то травит медленным ядом… Неужели мне на постоялом дворе подсыпали какой-то дряни, а я и не заметила?
– С чего бы? – усомнился Джарвис. – И вообще ты глупости говоришь. Вон, Лумтай вообще придумал, что ты из дома Каллиура – значит, видел в тебе какую-то ценность…
– Ты что, слышал, как он со мной трепался последней ночью? – мгновенно вскинулась Тай.
– Да нет, – поспешно ответил Джарвис и, вспомнив, честно прибавил: – Он мне это в первый же день заявил, в Малой гавани. А что ты так дергаешься? По-моему, любой женщине должно быть приятно, когда ее возводят в великокняжеское достоинство. А ты, если совсем честно, вполне этого заслуживаешь…
– Представь себе, никогда в жизни не хотелось быть великой княгиней или королевой. Не моя это роль, – тяжело вздохнула Тай. – И прекрасной принцессой, которую все спасают от всего, тоже не хотелось. Разве что наложницей принца, – неожиданно Тай рассмеялась, впервые после того, как они расстались с Берри и Нис. – Но ею я и так уже являюсь. Только все равно это ненадолго, – улыбка ее погасла так же внезапно, как и вспыхнула. – Даже если ты все бросишь и увезешь меня куда глаза глядят – я и без того старше тебя на три года, а через десять лет совсем постарею. А ты будешь таким же, как и сейчас, и больше не захочешь меня…
– С чего ты взяла? – удивился Джарвис, на миг воспринявший всерьез этот разговор. – Или ты не веришь в чужую верность?
– Не в долгоживущую, уж прости, – усмехнулась Тай. – Каким бы хорошим ты себя ни считал… кто изменяется, тому изменяют. Это закон жизни. И хватит об этом.
Оставшуюся часть пути до самого ночлега они проделали молча, лишь изредка обмениваясь мелкими бытовыми замечаниями.
Это была их последняя ночевка перед лаумарской границей…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой героев настигает в Лаумаре то, от чего они попытались уйти в Вайлэзии
Топчут нежити наши пажити -
Всех в холодную, и шабаш!
(Тимур Шаов)Когда-то на том месте, где тракт пересекает границу, вкопали придорожный столб с вырезанной надписью на двух языках: «Здесь кончаются владения королей Вайлэзских и начинаются свободные земли Лаумара». Но за сорок пять лет столб сгнил, а заменить новым его, как на грех, еще не успели. Поэтому Тай с Джарвисом, миновав лежащее близ обочины трухлявое бревно, даже не поняли, что перешли границу. Только когда из-за поворота выступил характерный обелиск над первой из могил святого Мешнека, стало ясно, что Лаумар уже раскрыл путникам свои объятия.
Когда подошло время обеда, они рискнули заглянуть в деревенский кабачок – сверхъестественно чистый по сравнению с аналогичными вайлэзскими заведениями. Хромой хозяин и девчонка-прислуга посмотрели на гостей из земель Хаоса без всякой приязни, однако от каких-либо замечаний воздержались. Похлебка и рагу, поданные гостям, были по-деревенски бесхитростными, но вкусными и сытными – сейчас, в разгаре осени, когда урожай был по большей части собран, а свиньи нагуляли жира, продукты в котел кидали, не скупясь.
Видимо, обед немного поднял настроение Тай, поскольку, миновав деревню и углубившись в лес, она извлекла зеленую флейту. Лаумарцы содержали свои дороги в прекрасном состоянии, и эта не являлась исключением, так что все время держаться за поводья было совсем не обязательно.
– Что это? – спросил Джарвис, когда Тай доиграла первую мелодию – быструю, ритмичную, как птичий посвист, но со странной ноткой грусти. – Вроде что-то знакомое, а где слышал, не могу припомнить. На меналийские напевы не похоже…
– Еще бы, – отозвалась Тай. – Это салнирская песенка про девушку по имени Чалыкуш. Она сидит у окна, смотрит на певчую птичку и думает: стать бы мне такой птичкой и улететь, тогда не придется выходить замуж за нелюбимого… Наверное, играл какой-нибудь пастух, а ты мимо проезжал да слышал, вот и кажется знакомым.
– Слушай, не сочти за наглость… – Джарвис слегка замялся. – Не сыграешь ли мне то, что играла для Элори в Замке… в тот раз, который я видел в твоей памяти? Хочется услышать это вживе…
– Легко, – кивнула Тай и снова поднесла флейту к губам. Прозрачно-печальный мотив, так подходящий к хрустальной горечи леса, наполнил тишину, сливаясь с дыханием осени: «Мы отхлебнем вина – и просветлеет взор…»
Однако не успела она дойти и до второго куплета, как в мелодию ворвался характерный зловещий треск. Разом оторвавшись от флейты, Тай дернула лошадь за поводья. Джарвис, ехавший чуть впереди, резко сдал назад – и вовремя: прошумев еще не до конца облетевшей листвой, поперек дороги рухнул здоровенный осокорь.
– Ну вот, – натужно усмехнулась Тай. – Как возьмусь играть, обязательно что-нибудь свалится, не камень, так дерево. Прямо руки трясутся – уж больно внезапно оно шмякнулось…
– Пустяки, – махнул рукой Джарвис. – Подгнило, наверное. Вчера такой ветер был – надломил его, сутки оно кренилось, а теперь легло окончательно. Мы верхом, оно нас не задержит. А представь, что было бы, рухни такое счастье перед каретой Нисады!
С этими словами он еще сильнее осадил коня назад, а потом легонько хлестнул меж ушей. Тот птицей прянул с места, оттолкнулся и без труда перескочил толстый ствол с торчащими из него ветками-пасынками.
– Молодец, – скривилась Тай. – А мне что прикажешь делать? Я так не умею. А обходить – так там кусты и канава…
– Все-таки попробуй, как я, – Джарвис мгновенно ощутил неловкость. То, что Тай проводила в седле сутки за сутками, не жалуясь, поневоле вынудило его переоценить познания девушки в верховой езде.
– И как раз насажусь на эти торчащие сучья. Нет уж, спасибо, – Тай соскочила с лошади. – Похоже, не миновать мне сегодня канавы. Дай хоть срежу какую-нибудь орясину, померю, насколько там глубоко…
Она отошла на три шага в сторону, примериваясь взглядом к кроне поверженного дерева и почти исчезнув из поля зрения принца. Поняв, что придется подождать, Джарвис тоже спешился и обернулся в сторону канавы, желая оценить серьезность препятствия…
…чтобы увидеть сразу три наставленных на него взведенных арбалета – точнее, ручных пружинных самострела, которые бьют не слишком далеко, зато и перезаряжаются не в пример быстрее. И пребывали эти самострелы в руках людей, облаченных в до боли знакомые кольчуги поверх серых стеганых курток и скругленные шлемы.
Первым побуждением Джарвиса было крикнуть «Тай, беги!» Но почти сразу же он сообразил, что претензии у людей архиепископа Кильседского могут быть к нему, но уж никак не к его спутнице, никогда прежде не бывавшей в Лаумаре.
