Тамир попытался вспомнить имя. Ихтор.
А лекарь тем временем говорил:
— Не пойму, что с ней. Здорова ведь.
Сидевший рядом колдун, в коем Тамир смутно признал наставника, сказал:
— Она не пьет и не ест, что в рот вкладываешь, даже не глотает.
Ихтор вздохнул:
— Не знаю, чем помочь. Если так пойдет. Дня через три умрет девка.
Случилось так, как сказал лекарь. Светла умерла через три дня.
Донатос сам её упокоил. А тело положили в ту телегу, на которой везли мёртвых обережников.
Прежде Тамир не видел креффа таким застывшим. Впрочем, всё случившееся колдун отметил с прежним равнодушием. К нему подступались с расспросами, что случилось, отчего он, как мёртвый. Он не знал, что ответить. Разводил руками — мёртвым он не был. Мёртвые не дышат, не говорят. А он умел и то, и другое. Он ел, когда чувствовал голод, и, когда уставал, спал. Но беседовать не хотел и с трудом вспоминал имена тех, кто пытался с ним разговаривать.
Подходила Бьерга, хотела узнать, что стало с навьими. Тамир ответил, мол, упокоил с миром обоих. Колдунья смотрела с изумлением. Не верила. Снова и снова щупала его, пропуская сквозь пальцы Дар. Удивлённо качала головой. Но в конце концов, Глава что‑то сказал, и она отступилась.
Один из молодых ратоборцев уверил:
— Бабу ему надо. Тогда встрепенётся.
Тамир устало подумал, что только бабы ему и не хватало. Отстали бы все. Так надоели…
Дни пути текли однообразной вереницей. Колдуну казалось, едут слишком уж долго, но потом он понял, что просто много спит. Просыпается, засыпает, снова просыпается. Мнилось, будто спит очень подолгу. А на деле, небось, вскидывался на каждой кочке.
* * *
Лесана сидела в повозке рядом с наставником. Лют ночью оторвался от обоза, перекинулся и умчал куда‑то в чащу. Благо, Ихтор пожалел оборотня — приставил одного из выучей, чтобы подлечил раны от Лесаниного ножа, когтей волка и стрелы ратоборца, воткнувшейся в спину Ходящего, к его везению, на излете.
— Знал бы, что так натерплюсь, в жизни не сунулся бы дружка твоего защищать, — бубнил Лют.
— Тамира? — удивилась Лесана.
— Его, его. Вышел, как скаженный, на колени грохнулся среди поляны и давай бормотать, потом по кругу на карачках пополз. Я в кустах схоронился, а тут гляжу, он стелется, бурчит чего‑то, а от обоза вашего один из ближних Серого несется. Ну, я и прыгнул напереём…
Обережница удивилась:
— Как же ты не ослеп? Там ведь костры горели.
Ее собеседник задумчиво потёр лоб:
— Да не знаю… Прыгнул и все… А уж потом не до костров было…
Лесана рассмеялась.
— Смешно тебе, — тут же сварливо отозвался Лют. — Ладно. Пойду, побегаю. Тошно с вами. А ты спи.
И унесся в чащу.
Девушка смотрела ему вслед.
— Трудно тебе придется, — сказал негромко Клесх.
Выученица вздрогнула.
— Что?
— Что слышала. Придётся трудно.
Лесана покраснела, втайне порадовалась, что наставнику не видно в темноте её запылавших щёк и спросила:
— Почему?
Крефф усмехнулся:
— Он — себе на уме. А ты простовата.
— Дура, да? — с угрюмым вызовом спросила обережница.
— Бываешь и дурой, — подтвердил Клесх. — Простодушная ты. А он — нет. Поэтому и трудно тебе с ним будет. К этому готовься.
Девушка замерла, уставилась в полумрак остановившимся взглядом, а потом спросила:
— Вот ты наставник мой. Мужчина. Так объясни. Я же всё за ним знаю. Знаю, какой он. Почему ж…
Она смешалась и не решилась договорить.
Клесх закрыл глаза. Он по — прежнему был бледен, хотя рана его заживала хорошо. Ихтору с выучами удалось собрать кости и жилы, а значит со временем вернутся и сила, и ловкость.
— Почему одного любишь, а от другого с души воротит? — обережник понял выученицу без слов. — Да кто ж тебе ответ даст? Потому. Лют — не самый плохой выбор. Но и не самый лучший.
Лесана с тоской поглядела в чащу.
Наставник сказал:
— Сердцу не прикажешь. А что дальше будет — поглядим.
* * *
Зван и его стая возвращались обратно в Переходы. Первый день они шли на пределе сил, опасаясь погони. Однако к исходу этих изнурительных долгих суток поняли, наконец, что никто их не преследует. Отыскали старый лог, заросший густым кустарником, там и заснули вповалку.
Их битва на гати была короткой и кровавой. Волки не ожидали удара в спину и, налетев на заслон, погибли, не успев толком защититься. Да и не особо защитишься от рогатины. Звану, правда, разорвали плечо, но плоть потихоньку затягивалась. Мясо оно и есть мясо — болит сильно, а заживает быстро.
Охотники дали Ходящим уйти невозбранно. Может, и хотели бы отправиться вдогон, но достало им других хлопот. Однако Цитадель знала про Переходы. А это для Звана и его стаи означало только одно — с людьми придётся договариваться. придётся учиться жить и рядом, и опричь. Этого уже не избежать. Изменилось всё. С битвы на гати привычный уклад перевернулся, став с ног на голову. В одном Серый был прав: «Лес велик, а укрыться негде».
Перемены всегда страшат. Зла и добра в них поровну.
Мужчины шли настолько быстро, насколько могли. Осенённых в пещерах осталось чуть больше десятка, а баб и ребятишек следовало кормить. Луна уже подходила. И кровососы спешили так, как могут спешить только скованные тяжкой повинностью люди.
У Черты их встретил Дивен.
Обнялись.
— Как вы тут? — спросил Зван. — Все целы? Все в уме?
Вопрос был непраздный, но Дивен, вместо толкового ответа развел руками:
— Уж не знаю, что и сказать.
Вожак нахмурился:
— Ну? — он устал, а напряжение последних седмиц сказывалось, вынуждая досадовать. — Говори толком.
Дивен задумчиво потёр подбородок.
— Я надысь жену кормил. Она ж у меня совсем слабая после родов. Крови дал, а её ею вытошнило. Думал, занемогла. Испугался. Но Вышининых кормить стали — та же беда. Все здоровы, а блюют, аж нутро выплёвывают.
Зван тяжело опустился на поваленное дерево.
— Все здоровы, а крови не хотят?
Дивен растерянный сел рядом:
— Выходит, что так…
Вожак на эти слова горько усмехнулся:
— Идём. Устал я, сил нет.
Пещеры встретили возвратившихся тишиной и прохладой. Мужчины разошлись по избам, Дивен тоже направился домой. У него сердце изболелось за жену. Она уже который день была сама не своя. Спала плохо, да и Лесана постоянно плакала, видимо, чувствуя материну тревогу. И как их обеих утешить Дивен не ведал.
Когда он вошел в сени, то замер на пороге. Слада опять не спала. Он слышал, как она негромко напевает, ходя туда — сюда по горнице. То ли укачивала меньшую, то ли сама была не в силах заснуть и старалась хоть как‑то разогнать снедавшую её тоску. Слада часто пела эту песню, когда укачивала детей. И Дивен знал её от слова до слова. Слышал сотни раз… Но сейчас отчего‑то в горле встал ком.
